Фотоаппарат мигает, и мы все выдаем наши самые лучшие фальшивые улыбки. Это будет последний снимок, на котором мы все вместе.
Мы собираем свои шарфы и шапки, влезаем в самые теплые шерстяные куртки и пальто. Халед идет по дорожке впереди всех, а я смотрю на небо, ожидая снега.
Мой запасной план. Мой идеальный, прекрасный снег.
Техас, 1997 год
Был еще один жаркий день в Техасе. Я смотрела на улицу из окна столовой. Весь парадный фасад нашего дома состоял из окон – такой дизайн в стиле «модерн» середины двадцатого века нравился моей матери.
Проехали две девочки на велосипедах, чему-то смеясь. Я знала их по именам, мы познакомились уже давно, но мне не хотелось водить с ними компанию. Родители уже давно перестали предлагать, чтобы я поиграла с этими девочками.
Я сидела, скрестив ноги; на колене у меня лежала книжка в бумажной обложке. Я стащила ее с книжной полки родителей. Мне не следовало читать их книги без разрешения, но я сегодня проснулась не в том настроении, чтобы утруждать себя следованием правилам. Книга была о мальчике, который исследовал дикую природу, заблудился и умер, съев ядовитые ягоды. Я знала это, потому что всегда сначала читала последнюю страницу книги. Перевернула страницу, и бумага оставила легкий порез на моем пальце.
Я не обращала внимания на слова на белых листах. Я не могла сосредоточиться. Прислонилась лбом к стеклу; его поверхность приятно холодила кожу. Инстинктивное желание наклониться и погладить Бо охватило меня – и ушло; с каждым днем эта привычка ослабевала все сильнее. Мы не разговаривали о нем. С того дня все делали вид, будто Бо никогда не существовал, само его имя было под запретом.
Назавтра я должна была уехать к своей бабушке в Дирфилд. Родители сказали, что там мне будет весело, я смогу плавать в реке и кататься на фермерских лошадях. Они изображали восторг, поэтому я выдавила из себя улыбку, хотя внутри у меня все леденело.
Вчера вечером за ужином, когда мы все четверо сидели вместе, мать сказала нам, что этим летом мы будем работать над укреплением нашей семьи. Я не понимала, как я смогу этим заниматься, ведь меня не будет дома. Отец не смотрел мне в глаза, и я знала, что он больше не будет вступаться за меня. Услышав слово «семья», я взглянула на Леви, а он ухмыльнулся мне, когда родители не смотрели на него. Мать положила руку ему на плечо, и он обратил на нее сладкий, точно сироп, взгляд, от которого мне захотелось закричать.
Он никогда не изменился бы. Мои родители были слепы. Я понимала: это потому, что они привели его в этот мир, он был их сыном. Поэтому они думали, что смогут исправить его. Я понимала, почему они не смогут исправить Леви по-настоящему, не смогут отправить его туда, где им займутся профессионалы. Моя мать боялась потерять своего ребенка, и этот страх делал ее слабой и уязвимой. Леви знал это. Он использовал ее любовь. Думаю, отец знал, что Леви неисправим, но хотел сделать мать счастливой. Он не должен был допускать эту ошибку.