— Гонорар…
Останавливаю ево взмахом руки.
— Мелочь! Слышали? С танцами?
— Ну да, ну да, — загрустил он, — такой конкурс, а без вас! Экая неудача! Деньги, слава…
— Мине интересуют только за деньги!
В ответ недоверчивый взгляд.
— Мне славы кулачного бойца – вот так! — провожу по горлу. — Недели не проходит, как какой-нибудь дурак лезет проверить себе на моих кулаках! Пока таки да, но надоело! А здесь?
— Кормиться можно всю жизнь, — осторожно сказал он, — выступления, частные уроки, а в дальнейшем и своя школа.
— Это мечты мальчика восьми лет или не слишком умной девочки из глубоко провинциальной гимназии, — парирую я, — а не рассуждения умного вас! Кто я и кто они? Да и за возраст помните! Затравят! Потому как поперёк пошёл, да притом мимо них. Годами можно бороться, десятилетиями.
— А вы? — осторожно осведомился он.
— Было бы интересно урвать кусочек такой славы, то таки да! А так не очень.
— А если признают? — уже для порядка поинтересовался Лев Лазаревич.
— Та же гадость, но с обратным знаком! Ранняя слава, внимание, гадости от завистников. А по деньгам – тьфу! Ну то есть не тьфу, но лучше так!
Показательно стучу себя в лоб, на что собеседник кивает задумчиво.
— Деньги, да? А почему не через купцов?
— Щас два раза, и ещё вдогонку! — злость всё-таки выпирает. — Сперва я для них в новину был, а потом… а! Наговорили всякого завистники, и я теперь, оказывается, дерзкий! Был бы здоров, так просто пришёл бы на конкурс, а там танец покажет. А так… как оправдываться за чужие слова? Потом только если, стучаться робко, да кланяться униженно. И то может быть и нет, потому как завистники и новые кумиры.
— И как ви видите мине? — осторожно поинтересовался тот.
— Как источник слухов, и скажу сразу – за деньги не просите! Через потом вашу славу, как моего доверенного и проверенного, больше возьмёте. Вы, дядя Гиляй, и… всё, пожалуй. Реклама!
Штобы ах и ох, но без цитат! Только восторг.
— В таком разе могут и пригласить, — согласился Лев Лазаревич, — а уж друг перед дружкой, да в патриотическом угаре впополам с алкогольным… шоб я так жил!
— Азохенвей! — срывающимся басом сказал дядя Гиляй и захохотал – гулко, как из бочки, заполняя собой всю квартиру и немножечко рядом.
— А-а… не могу! Ох, Машенька… хотя отставить! — Владимир Алексеевич очень по-детски спрятал листок за спиной, и даже отшагнул задом к стенке. — Прости, слово дал. Ох…
Опекун вытер выступившие от смеха слёзы, но рано – взглянув ещё раз на листок, он снова заржал, на сей раз натуральным жеребцом. Мария Ивановна глянула на мужа с улыбкой, но смолчала, усевшись с вязаньем. Надя выдержкой матери не обладает, аж вся извелась! Но гордячка, не лезет.