— Шагать можешь?
— Куда ему шагать, если в обе ноги. Ладно, что еще стоит, — ворчит мичман, который уже бесцеремонно распорол одну штанину и накладывает тугой жгут на ногу комиссара.
— Растерялись? Не знаете, что делать? Честное слово, включи в Одессе все прожекторы мира — таких идиотов не найдешь! — злится Фельдман. Он бросается в кубрик и возвращается оттуда с одеялом.
На одеяле вынесли старшего политрука на берег, прислонили спиной к молодому дубку. Потом мичман начал более капитально перевязывать ноги замполита, а остальные — Азанов, Фельдман, Назаров и некоторые солдаты — понимающе переглядывались и говорили совсем не то, что думали:
— Царапины!
— Недели через две плясать будет!
Старший политрук понимал, что это ложь, он уже сам убедился, что одна нога перебита окончательно, а вторая — терпимо, но был благодарен людям: ведь они переживали за него, ведь они и врали лишь для его спокойствия.
Потом был общий перекур. Сидели и лежали на сырой земле, думали, что делать. До тракта — километров пять, а лежачих раненых столько, что одного придется оставить, если идти к тракту. И еще одного здорового. Чтобы охранял катер и смотрел за раненым.
— Я за то, чтобы немедленно трогаться. Когда нас еще здесь заметят, когда раненых в госпиталь доставят… На тракте любая машина подбросит, — сказал старший политрук.
Еще немного поспорили для вида, но так и решили: идти не медля ни минуты.
— Азанов, останешься на катере, — приказал мичман. — А из лежачих сами выбирайте.
Не хочет мичман называть того раненого, которому придется лежать здесь и ждать. Конечно, есть и такие, что сейчас уже без сознания, эти возражать не станут, но есть у человека и обыкновенная жалость. Мичман хочет, чтобы за него решили другие.
— Я с Азановым останусь, — говорит старший политрук.
Короткая пауза, и Фельдмана прорвало:
— Вы слышали? Он думает, что сказал что-то умное!
— Разговорчики! — повысил голос старший политрук.
— А чего говорить? Забирай, ребята, комиссара, и точка! — разозлился Азанов.
Старший политрук достал пистолет, снял с предохранителя.
— За невыполнение приказа могу и застрелить.
Сказал так спокойно, что ему поверили.
— Так, значит?! Что ж, прощай, Одесса! Или мы не люди?
— Не дури, Фельдман, не маленький… Сам себя уважать перестану, если кто другой останется. Только устройте меня поудобнее.
8
Старший политрук сидит, навалившись спиной на молодой дубок. Светает. Над рекой медленно плывет туман, густой и низкий. Высок ли берег, а он, Векшин, уже над туманом. И флаг катера тоже. Будто над облаками реет флаг.