— Я буду врачом.
— Обожглась и решила.
— Нет, правда. Это я давно уже решила. Когда ты показывал альбом. И потом, когда все узнала про твою маму, тоже решила, что буду всегда, как она. И с парашютом выучусь прыгать. И всегда буду с тобой, как она. Ты ведь тоже так хочешь?
Она посмотрела на свою ладонь. Он спросил:
— Болит?
— Так, немножко. Какая же это боль.
— Покажи.
Она послушно протянула руку. На тонкой ладошке едва заметное розовое пятнышко. Сеня подул на него и, совсем неожиданно для себя, как будто это была мамина ладонь, поцеловал пятнышко. Ему сейчас же сделалось очень жарко, но Ася не отдернула руки, спросила:
— Полечил?
— Да.
— Вот мне и хорошо.
— Это, я когда был маленький, мама так меня лечила.
— А я-то не маленькая.
— Ну и не большая. Ты только все знаешь, как большая.
— Да. Как промокашка. Я тебе говорила.
— Говорила. У тебя веснушки на носу.
Ася счастливо рассмеялась.
— Ну и что?
— И на щеках около носа. А раньше я и не замечал.
— Ты и не мог заметить. Они у меня появляются только весной.
— А что, уже весна?
— Да. Апрель.
Дрова догорали, белые вспышки пламени то вспыхивали, то гасли. Сеня закрыл глаза, но и сквозь веки проникали огненные вспышки, как красные молнии в черном небе. И тишина. «Кузька Конский» притих и только изредка пощелкивал остывающими трубами. И Ася притихла.
— Где отец?
— Уехал.
— Врешь. Все я знаю.
— Ох! Какой ты!
— К черту! — Он сбросил одеяло и поднялся.
Ася вскочила. В темноте сверкнули ее глаза и зубы.
— Сейчас же ложись, пока я с тобой по-хорошему!
Смешно — что она может? Девчонка. Ну, что она может!
Но он уже устал бунтовать и покорился. Укрывшись одеялом, он произнес бредовым голосом:
— Я знаю, у него было больное сердце. Вот и получилось…
Ася подумала, что он и в самом деле все знает, наверное, как-нибудь подслушал. Всякие тут происходили разговоры. Она растерянно подтвердила:
— Да. В тот же вечер.
В те редкие минуты, когда он приходил в сознание, его посещала детская надежда на то, что все происходящее — только сон. Бред больного. Ночной кошмар. Вот сейчас он откроет глаза и увидит, как сверкает на стене ослепительное отражение окна и, улыбнувшись, вздохнет: сон. Так он думал до этого вечера. Надежда расползлась, как серый туман, и он понял: прошла пора детских снов и детских пробуждений. Правда жизни, которую и правдой-то не всегда назовешь, оказалась перед ним.
Ворчливым голосом няньки Ася проговорила:
— Вот и опять лихорадит. Знала бы — не сказала.
— Ничего, — ответил он, сжимаясь под одеялом, чтобы унять противную дрожь, — ничего. Ты не бойся…
Ему хотелось сказать ей, как он устал томиться от неизвестности и что совсем не в том состоит забота и любовь, чтобы оберегать друг друга от ушибов и закутывать в одеяла. Не только в том. А в чем — он сейчас еще не знал. Да у него и сил не было на такой большой разговор. Но Ася и так все поняла.