— Я и не боюсь. Ничего я не боюсь, и ты это знаешь. А тебе я во всем верю. Ты спи. Я тоже лягу, пока не ушло тепло.
Тепло стоило дорого, его надо было беречь: не прозевать закрыть трубу, чтобы «Кузька Конский» не высвистал весь жар; да не полениться поплотней завесить окна и дверь; да набросать к порогу пестрых тряпочных дорожек; самое главное — поскорей забраться в постель и с головой укутаться одеялом. Вот тогда будет по-настоящему тепло. По крайней мере, до рассвета. Тепло надо, надо беречь.
Геннадий Солодников
ПАДАЕТ СНЕГ
лухую тишину и острую грусть приносит первый снег. После разноцветья ранней осени кругом долго стоит забивающая остатки блеклой зелени чернота. Придет зима, все будет выбелено, упрятано, сглажено. А сейчас весь мир кажется сотканным, как бедный половик-заскребыш, только из черного и белого. Рядом с белым черное стало еще темнее и гуще. Снег припорошил землю скудно, лишь очертил борозды на полях, обнажил щели на крышах, еще больше выпятил на дорогах колеи и колдобины.
Пал на землю первый снег, и теперь отовсюду веет пустотой, неприбранностью, печалью.
Как давно это было… По такому вот осеннему кочковатому проселку возвращался когда-то Никифор, молодой, сильный. Довольный удачной сделкой, он вел домой с дальнего базара корову. На последней ночевке застал его снег-перволёток. Он как-то вдруг, разом напомнил о времени, о тех неделях, что Никифор не был дома. Затосковал мужик, ночь тянулась долгая, рваная. Совсем близко родная деревня — один дневной переход. А там — жена, Настасья, Настенька. Вот-вот родить должна.
Добрался он далеко за полдень, к вечеру. Распахнул ворота, загнал корову в стойло, бросил навильник сена. Не торопясь все, с расстановочкой, только дрожь в руках никак унять не мог. Неспроста, знать, в деревню прошел задами: боялся, что соседи задержат разговорами о покупке.
Удивился, когда на крыльцо выскочила лишь мать. Запричитала:
— Никифорушка!
Не сразу понял, с чего это она: с горя неожиданного или с великой радости.
Потом уж о главном сказала:
— Сын! Витюшкой назвать ладим.
Это все дорога дальняя виновата, умаяла его. Приросли ноги — не сдвинуться. Растерялся Никифор. А самому кричать на всю деревню хочется о сыне своем, о радости; а то бы еще силушкой с кем-нибудь помериться…
Десятки раз с той поры падал на землю снег. Таял и возвращался снова. Десятки долгих лет… И нет уже того крепкого деревенского парня Никифора. Идет теперь по дороге Никифор Кузьмич. Коробится на нем старенький полушубок: только что, видно, с печи — под головой лежал. Ноги в разбитых сапогах оставляют на белом снегу смазанные сзади частые следы.