– Угу.
– Тогда беги. Будем письма маленькие с голубями отправлять. Записочки короткие. На лапках.
– Не потянут – Васька вытащил золотые изо рта – Голубь – зверь слабый. Письмо не унесет.
– Это если на обычной бумаге – я покопался на столе губернатора, нашел несколько образцов – А в Китае пишут на тонкой, рисовой. На, посмотри.
Каин пожал плечами, разглядывая листки рисовой бумаги.
– Вот ее и будем слать.
* * *
На выходе из губернаторского дома ко мне опять пристал Шигаев.
– Царь-батюшка, Христом богом молю! Охолони.
– О чем ты?
– О деньгах. Ведь опять стол вытащил Немчинов этот, реестру пишет. Значит, платить знову будем.
– А солдатам пеших полков по-твоему не надо жалования давать?? А бомбардирам?
– Бомбардирам можно. А вот крестьянам да офицерам… – полковник сморщился, словно съел кислый лимон – Офицерье рады радехоньки, что петли избежали. Так отслужат. Черноногие же и вовсе должны молиться на тебя – ты им волю дал. Еще и рублики на них тратить? Я же видел утреннюю роспись. Две с половиной тысячи растратили! Всю казну, взятую в крепостях! И это только один месячишко. А наступит ноябрь? Вдругорядь платить?
– Каждый месяц… Десятого числа.
– О господи боже! – Шигаев схватился за бороду.
– Царь-батюшка, нашли! – в коридор врывается счастливый Иван.
– Кого нашли? – я все еще был погружен в цифры.
– Дохтура! Викентия Петровича! Он в казематах с солдатиками был.
– Сходи, Ваня, порадуй Машу – я кивнул в сторону жилой части – А мы с Максимом Григорьевичем пойдем глянем на медика и вообще… Я сделал неопределенный жест рукой.
Площадь была битком забита крестьянами. Некоторые стояли группами, большинство – неорганизованной толпой. Были и те, кто пришел с женами и детьми. Одеты они были очень плохо и бедно. На ногах лапти или поршни, грязные, прожженные у костра армяки или овечьи полушубки. В руках – какое-то дреколье. Старые бердыши, пики, косы…
Отдельно столпились офицеры под охраной казаков. Лица мрачные, землянистого цвета.
– Что стоите, как бык нассал? – закричал Шигаев – Видите, его величество, пожаловал. Стройся в ряд!
Офицеры нехотя выстроились, крестьяне же завидев меня, заволновались. Послышались приветственные крики, толпа начала напирать.
– Царь-батюшка!
– Спаситель наш!
– Надёжа!
– А ну охолони! – теперь уже Шигаев набросился на крестьян. Я не стал его обрывать – а ну как сейчас подавятся? Ходынка мне тут не нужна. Поэтому помахав рукой, я в окружении казаков, направился к другой группе. Человек под двести солдат оренбургского пехотного полка в зеленых мундирах тянулись перед Тимофеем Ивановичем Подуровым. Рядом стоял пожилой, сгорбленный мужчина с пышными бакенбардами на лице. Он что-то хмуро растолковывал генералу. Тот рассеяно кивал, разглядывая солдат. Увидев меня, Подуров оживился.