— Не иначе как мальчишка спятил, — вскипел Планта, но тотчас же сдержался. — Что это ты, в самом деле, Юрг! Чарка у тебя от отца? Не знал я, что он купается в золоте и серебре. Или ты сам заработал ее в поте лица, корпя над перепиской бумаг? Все равно нечего ее дарить. Она денег стоит, а тебе и так живется скудно.
— Я имею право ею распоряжаться, — с достоинством ответил мальчик, — я приобрел ее, рискуя жизнью!
— Верно, верно, синьор Помпео, — с воодушевлением подхватил живчик Вазер. — Это моя чарка. Я отдал ее Юргу в знак благодарности. Он бросился меня спасать, не щадя собственной жизни; мы купались вместе, и меня затянуло в бурливые зильские водовороты. А теперь все мы — Иенач, я и синьорина Лукреция — выпьем из этой чарки за ваше здоровье.
Хотя дядюшка посмотрел на него с укором за его неслыханную дерзость, он, закончив речь, налил в чарку душистого нефтенбахеровского из расписного кувшина с крышкой.
Юрг Иенач взял чарку и огляделся, ища Лукрецию. Она со жгучим вниманием наблюдала происходившее. И теперь, избавившись от докучливой магистерши, торжественно приблизилась к остальным.
Пригубив вина, Юрг протянул чарку девочке со словами: «За здоровье твое и твоего отца, Лукреция», — и та молча и медленно, будто священнодействуя, отпила из нее, затем отдала чарку отцу, который с досады одним духом осушил ее до дна.
— Будь по-твоему, вздорный мальчишка, а теперь ступай прочь, — заявил Планта. — Мы тоже скоро уедем.
Иенач удалился, а Лукрецию магистерша увела в палисадник, чтобы она, по словам детолюбивой хозяйки, сама себе нарвала на десерт крыжовника.
Пока взрослые, перейдя на итальянский язык, запивали беседу вином, Вазер скромно уселся к окну и с виду всецело погрузился в «Orbis pictus»[4]. Однако хитрец в свое время играючи выучился итальянскому у Иенача и теперь, навострив уши, старался не упустить ни слова из интерегного разговора.
— Я вдесятеро возмещу парнишке цену этой ребячьей чарки, — начал Планта, — малый он неплохой, только не в меру дерзок и скрытен. Гордыня — дурное подспорье, когда в дому хлеба в обрез. Отец его, шаранский пастор, — честнейший человек и часто по-соседски наведывается ко мне. Правда, раньше он бывал чаще. А вы даже вообразить себе не можете, господин магистр, какой строптивый дух вселился в наших проповедников. Они клеймят позором тех, кто нанимается на военную службу в Испанию, и требуют с кафедры, чтобы последние наравне с первыми имели право на любые, даже высшие, должности в стране. А при нынешних сложных политических обстоятельствах, вынуждающих к особой осмотрительности в управлении нашим государственным суденышком, это приведет страну к неминуемой гибели, не говорю уже о том, что своей дурацкой протестантской пропагандой они совсем сбивают с толку наших вальтеллинских подданных-католиков. Я и сам обратился в католичество, хоть и происхожу от родителей-реформатов. Вы спросите — почему? Да потому, что в протестантстве заложено начало мятежа против политической власти.