— Что? Бросить на произвол судьбы жену? Не остеречь друзей — благородного Александера и добряка Фауша в его горной деревеньке Бульо? Ну, нет! Домой я вернусь, но только через Адду, в объезд городишка. Мой цюрихский приятель, господин Вазер, человек не из пугливых, а тебя, Панкрацио, я прошу оказать мне услугу и поехать вместе с нами. Переночуешь ты у меня. Мои прихожане не такие уж нечестивцы, чтобы ряса францисканского монаха не внушила им почтение.
Подумав, капуцин согласился.
— Так и быть! Сегодня я за тебя заступлюсь, в другой раз ты не оставишь меня, — заявил он.
И они во всю прыть, на какую были способны их мулы, поспешили в Бербенн. И хотя Вазеру не слишком улыбалось стать свидетелем столь буйных страстей, он и виду не подавал, вменяя себе в обязанность оправдать похвалу своей отваге.
Мирный вечерний благовест только что отзвучал в Бербенке, когда они подъехали к пасторскому дому. У порога под низким сводом зеленеющих лоз стоял плечистый мужчина невысокого роста, но строгого вида и с очень приметным лицом, он в раздумье смотрел на свою шляпу, вертя ее так и эдак, разглядывая на свет остроконечную черную тулью.
— Что это ты так глубокомысленно изучаешь, брат Фауш? — вместо приветствия крикнул ему Иенач. — Какая беда приключилась с твоей шляпой? Как будто донышко продырявлено? Видно, впредь она будет тебе служить рупором, чтобы бас твой звучал повнушительнее.
— Посмотри как следует на дыру, Юрг! — озабоченным тоном сказал толстяк. — У нее обожженные края. Это след от пули, которую послал мне вдогонку кто-то из твоих бербеннцев, когда я спускался сюда виноградниками. Понятно, она предназначалась тебе — через ограду видна была только моя голова, а ведь лицом мы с тобой так схожи, что спутать нас не мудрено. Разрази меня гром, если я не откажусь от духовного звания, — запальчиво продолжал он. — Уж очень неравная расстановка сил: нам дано разить лишь духовным оружием, а нашу плоть язвят свинцом и железом.
— Фауш, сын мой, помни, ты дал обет проповедовать Евангелие usque ad martyrium, — раздался глухой голос с темного конца веранды. На скамье перед столом сидел седобородый старик, а прекрасная Лючия потчевала его сассельским вином. Но, едва увидев мужа, она бросилась ему навстречу и, вся бледная, пугливо прильнула к нему, словно ища прибежища от терзавшего ее мучительного страха.
— Exclusive, Блазиус! Exclusive! Вплоть до мученической смерти, но отнюдь не за ее предел, — ответил Фауш, обернувшись к собрату, схватил его стакан и осушил до дна.
Тем временем Иенач познакомил своего цюрихского гостя с ревнителем веры, пастором Блазиусом, а затем, смеясь, отрекомендовал ему пастора Лоренца Фауша как соученика по цюрихской «дыре». Вазер отлично помнил великовозрастного, но весьма посредственного школяра.