— В граубюнденских делах он играл первейшую роль, — заверил Юрг и хлопнул толстяка по плечу.
Капуцин, очевидно, был старым знакомцем обоих пасторов, и Фауш возобновил свою взволнованную речь, обращаясь на сей раз к Вазеру.
— Вот послушай, цюрихский гражданин. Ты в своем благословенном городе честь честью идешь к проповеди и поверх молитвенника целомудренно косишься на приглянувшуюся тебе девушку. А я, злосчастный господний воин, поверишь ли, не могу взойти на кафедру, чтобы озноб не пробрал меня по спине, — все жду, что кто-нибудь из моей паствы всадит мне пулю или нож между лопатками! Но теперь хватит с меня, — продолжал он, входя вместе с остальными в горницу. — После этого, — он показал на дырку в шляпе, — я окончательно решился. Чаша переполнилась. От тетки в Парпане мне осталось двести золотых гульденов — вполне достаточно для почина. Займусь каким-нибудь верным ремеслом и скину этот постылый наряд! — И он рванул с себя пасторское одеяние.
— Погоди, друг! Мы скинем его вместе, — воскликнул Иенач. — Чаша моего терпения нынче переполнилась тоже!
Но не вражеская пуля гонит меня с кафедры, а дружеское слово. Прав герцог Генрих, — обратился он к изумленному Вазеру. — Меч и Библия несоединимы. Граубюндену нужнее меч, а потому я слагаю духовное оружие и без смущения берусь за мирское.
Сказав это, он сбросил с себя одежду проповедника, схватил висевшую на стене боевую шпагу и опоясался ею поверх тесного кожаного колета.
— Прах вас побери! Вы подаете заманчивый пример! — расхохотался капуцин. — Я рад бы ему последовать, но моя коричневая ряса попрочнее ваших одежонок, почтеннейшие пасторы, и крепче сидит на теле.
Блазиус Александер наблюдал происходящее без удивления, но с явным порицанием. Сложив руки, как на молитву, он торжественно произнес:
— Я же не покину своего поста до последней минуты, usque ad martyrium, до мученической кончины, да сподобит меня господь приять ее.
Прекрасней в мире смерти нет,
Чем пасть в бою с врагом,—
с пламенем во взгляде пропел Иенач.
— Я кондитерскую заведу, — деловым тоном объявил Фауш, — ну, и вином, само собой, буду приторговывать.
Он уселся за стол, отстегнул от пояса кожаный кошель и, высыпав золотые монеты, принялся тщательно их подсчитывать и складывать в столбики.
А Юрг Иенач обнял только что вошедшую Лючию и в приливе нежности поцеловал ее.
— Я тебя утешу и обрадую, душа моя: твой Георг только что сбросил черную пасторскую рясу, из-за которой близкие твои поссорились с тобой. Мы уйдем отсюда прочь, и все будет хорошо, и через мужа своего ты узнаешь великий почет.