Сборщик засмеялся мелким смешком:
— Ну, милый, это ты уж чрезмерно. За полчаса работы снять сорок золотых. Получи вот, — серебряная монетка мелькнула в воздухе и покатилась под ноги старику. Он не поднял ее, а наступил на нее лаптем и взглянул сборщику в глаза своими ореховыми глазами. Теперь было понятно, почему у него «дурной глаз». Трепет брал при одной мысли, что в них можно заглянуть: тяжелые, маловыразительные, но бездонные, как болото. Он помолчал минуту и потом сказал хрипло:
— Я тоже силу маю. Сказал, чтоб не брызгала, не капала кровь, — не течет она больше. Другое слово скажу — потечет сильнее прежнего, и к полуночи вам его обмывать придется. Для этого мне ему в глаза смотреть не надо. Смотрите, чтоб хуже не было.
— Ах, ты угрожать, — пробасил сборщик, однако, заметно струсив, но тут его перебила сама баронесса:
— Ах, да возьмите же вы у меня эти деньги. Боже мой.
— Ладно, иди, — холодно сказал сборщик, — будет снято.
— Расписку, — повторил лекарь тоном стреляного воробья.
Расписка была написана и получена, и ведун ушел, мягко ступая лаптями. В комнате воцарилась тишина — все были неприятно поражены грубостью хама.
Никто не надеялся, что Гай выживет, однако то ли помог заговор и гипноз, то ли травы, но через неделю он уже сидел, через две вышел в парк, через месяц последняя повязка была снята, и Гай сразу же отправился в полк, а оттуда на бал к Замойским. Самодовольство вернулось к нему.
Слышать с младенчества те же напевы:
Слышать, как плачут и старцы и девы,
Как неприютно и тягостно всем,
Лучше не слышать совсем.
Все было кончено. Разгромленные полки «рушэння» в беспорядке бежали в лес, обещавший спасение. На поле боя, истоптанном копытами, тонущем в липкой грязи, политом кровью, лишь кое-где стонали раненые. Черное, с былинками травы, смятыми и пожелтевшими, оно было усеяно телами мертвых — врагов и повстанцев. Последние, в своих белых одеждах, со спутанными русыми волосами, были почти погребены среди первых, а их оружие — они и теперь сжимали его в руках, не желая отдавать — все эти топоры, дубины, косы и старинные охотничьи ружья. Конец. От сожженной деревушки с каплицей на южном конце поля, от разбитых орудий, от сожженных кустарника и травы, от горящих копен сена поднимался удушливый едкий дымок, полз к нему и соединялся там с низко летящими обрывками низких серых туч.
Все было пропитано этим дымом, даже тополя за серой каменной оградой сельского кладбища — даже они пахли дымом, колючим и едким, как позор этого поля. Тишина на нем нарушалась только визгом коней, бьющихся в крови возле разбитых зарядных ящиков и скошенной прислуги, да там, за кладбищем, на берегу тихой речонки горели огни и царило оживление в лагере победителей.