Согласились и на это.
Теперь стоял вопрос, как вызвать «этого аборигена» на ссору. Предложен был десяток средств. Спор о взглядах — не выйдет, он, кажется, правительственной ориентации, оскорбить национальное чувство — неудобно в доме, хозяин которого тоже славянин. Высмеять словесно — этот парень, пожалуй, ответит тем же и поднимет задиру на смех. Обвинить в непочтении к власти — нет, никто не поверит. К тому же он, как слышно, восходящая звезда.
Они спорили минут пять. Проснувшийся доктор с интересом смотрел на эту сцену и, наконец, не выдержал — вставил свои три гроша:
— Мне кажется, надо задрать его не словесно, а просто… ну, толкнуть, что ли.
На этом и порешили.
— Ну, за дело, господа. Надо хорошенько проучить этого наглеца. Можно не до смерти.
— Кстати, он умеет стрелять или фехтовать? Нет? Ну, тем лучше…
Врач покачал головой:
— Вряд ли…
— Это все равно. Мы его отвадим от этого дома и дадим возможность Гаю спокойно строить куры с этой хорошенькой девочкой, — по-французски сказал Мориц Гартман.
Веселая компания достойных офицеров повалила из курительной.
Мазурка уже кончалась. Танцевали ее по старинке — долго, и все, уставшие и потные, уже гораздо менее старательно выделывали ногами замысловатые па. Но так же стремительно носились Ян и Ниса, так же горели их глаза. Ими любовались, на них засматривались, и даже прожженный Штиппер с сожалением подумал о том, что, быть может, этому парню придется остаться хромым или изуродованным. И ведь будь он одной нации с Гаем, будь он плюс к тому военным, все закончилось бы благополучно. Тем более жаль, что он ее, как видно, любит, а для Гая — это причуда. Ну что ж, пеняй, голубчик, на себя.
Как раз в это время прозвучали заключительные аккорды, и Ян, легко опустившись на колено, повел Нису рукой вокруг себя. Они шли к месту взволнованные и счастливые, красивые красотой молодости и счастья. Ниса гордо поглядывала на других, она была счастлива, что на них так смотрели.
Они уже почти подошли к месту, когда увидели решительно приближающегося Рингенау, и Ниса невольно ближе прижалась к Яну.
Рингенау шел решительно, он не был намерен спускать этому шпаку, из-за которого его подняли на смех. Только бы рассчитать и наступить этому парню на ногу половчее. А потом… потом пройти и не извиниться.
Ничего не подозревавший Ян почти не смотрел на Гая, после этого жгучего танца он почувствовал, как устал, как жала тесная обувь на ногах. К тому же желчные и ласковые слова несчастного Шуберта исподволь говорили что-то в его душе. Он давно бы ушел, если бы рядом не стояла его милая — милая яблонька в цвету. Он ласково посмотрел на нее и… вскрикнул от внезапно пронзившей ногу боли. Это было невольно, совсем невольно. Офицеры, которые «создавали фон», дружно захохотали, и, привлеченные этим, к ним начали оборачиваться лица, глядевшие с явным интересом. Затушевать все было невозможно, а Рингенау шел дальше со своей деревянной посадкой спины и головы. Красный от боли и волнения, Ян крикнул ему вслед: