Прошло много месяцев, прошел год, и все было по-прежнему тихо и спокойно. Так же рождались здоровые дети, так же любили друг друга люди, так же целовались в цветущих садах юноши и девушки, так же люди обуздывали силы природы, радовались солнцу и цветам, цветущим лугам, лесам, звенящим на рассвете птичьим трелям, так же смеялись дети, так же кипела их жизнь, такие же были деревни, утопающие в садах, и дома, обвитые плющом, такие же песни пела молодежь на отдыхающих вечерних улицах, когда последняя алая полоса заката угасала в синем ночном небе. И такие же были звезды в бездонной ночной вышине, и так же любили жизнь счастливые и здоровые люди. И это продолжалось до тех пор, пока в страну не вторглись враги.
Они появились из черной чащи леса, неизвестно откуда, как и те первые два, только на этот раз их было значительно больше, их было так много, что когда первые всадники проехали половину расстояния от хижин до леса, — хвост колонны еще терялся в лесу. Они были одеты в такую же железную одежду, кони ржали и храпели, и передний всадник держал в руке громадное алое полотнище с портретом какого-то человека в венке из колючек, а не из цветов, какие носили лесные люди. Они неслись, как буря, и черные кресты на их белых мантиях были похожи на пауков, зловещих и страшных. Пели рога, и эти люди производили какие-то странные крики, вроде: «Хух! Хух!»
Они построились черным клином, черными были их лошади, их железная одежда, черными были перья на их наглухо надетых шлемах и хищно чернели кресты на их белых мантиях. Это было так уродливо и страшно, что люди отводили глаза. Это были три цвета, которые не любили лесные люди. Кровавый цвет хоругви, белый, мертвенный цвет, такой, какой бывает у умерших, и черный цвет смерти. Этот клин летел на деревню, и когда они были невдалеке, в руках их заблистали, неведомо откуда взявшиеся длинные, плоские и широкие ножи. Они ворвались на улицу так, как врывается огонь в лес, опустошая все. Они приблизились к людям и на ходу врезались в толпу, как нож врезается в масло, их руки мелькали, как руки лучших лесорубов в лесу, когда они рубят деревья. Кони не боялись врезаться в толпу, очевидно, они были приучены к этому.
Люди еще недоумевали, когда на белую стену дома хлынула чья-то кровь — и женщина, женщина, которую они почитали, как богиню, святая мать человечества, эта женщина упала на песок с раздробленным черепом и начала царапать песок скрюченными пальцами. Это было так страшно, что люди даже не сразу поняли, что произошло, а затем бросились бежать в смертельном страхе, бежать не в лес, который мог бы дать им спасение, а в свои хижины, которые им казались надежнее всего. Они бежали, еще не понимая всего ужаса происшедшего, а враги следовали за ними. Они гнались за этой беспорядочной толпой и рубили убегавших, так что когда улица сделалась пуста, на ее желтом песке везде алели пятна, как на их знамени, и везде лежали тела с черепами, рассеченными напополам, истоптанные и обезображенные копытами вражеских коней. Люди, успевшие спастись, заперлись в своих хижинах. Но и тут произошло невероятное. Чужеземцы оскорбили святость домашнего очага, они подожгли многие хижины и убили выбежавших хозяев, а в другие ворвались и вытащили людей на улицу. Кровь текла рекой, бежала ручьями по ступенькам хижин, и враги деловито рубили стариков, женщин и детей. Они тут же, на виду у других, с громким хохотом валили на землю сопротивлявшихся девушек и женщин, срывали с них одежды, насиловали их на виду у их женихов и мужей, а когда те рвались из их рук, чтобы спасти честь любимых, убивали.