Через пару часов деревня пылала как свеча, везде, точно подстреленные белые пташки, лежали убитые и опозоренные прекрасные девушки рядом со своими милыми мужьями и женихами. И кровь их смешалась, кровь, которая должна была смешаться только в их детях. Наглые руки железных людей вытаскивали из горящих хижин добро, рвали его на части, и это напоминало стаю волков, дерущихся у трупа убитого ими оленя. Часть рыцарей погналась за теми, кто успел убежать из деревни, рубила убегавших, и ни один из жителей не успел добежать до леса. Тогда враги вытащили из огня бочки с вином и медом, разбили их и начали свой отвратительный пир среди горящих хижин и трупов. Связанных жителей, ничтожную кучку, бросили тут же в пыли, и когда напились, начали резать и их. Разгоряченные вином, пламенем пожарищ, бойней и солнцем, пылавшим вовсю, они, уже обезумевшие, начали подставлять свои шлемы под струи крови, хлещущие из перерезанных шей жертв, и пили эту кровь, выливали содержимое шлемов на руки и лицо. Страшные, похожие на диких зверей, все в крови, с горящими глазами — они были ужасны и, казалось, неуязвимы.
К полудню они совершенно перепились и, попадав среди мертвых, сами мертвецки пьяные, заснули, будто сделали доброе дело.
Ушла из огня только одна девочка, которой удалось спрятаться в кустах, и она поспешила в соседние деревни, чтобы поведать о том страшном, необъяснимом, что постигло деревню у леса. Ей удалось добраться туда без препятствий.
Деревни снялись с мест и перекочевали вглубь страны. А в опустошенной деревне, после того как враги двинулись дальше, было мертво как на кладбище, или правильнее, как в могиле. Черные дымящиеся руины тянулись там, где был ряд цветущих хижин, обожженные стояли сады и везде лежали трупы убитых. Некому было плакать над ними, мать не рыдала над трупами детей, не утирал своей седой бороды отец, не плакали дети над родителями своими, некому было плакать, ибо все были мертвы, только вороны, которые, очевидно, всегда следовали за черной стаей врагов, каркали над пожарищами. И было все мрачно, горе и смерть ворвались в светлый мир любви и надежд.
А враги как буря врывались в соседние деревни, и везде было то же самое, только народ при виде этих свор бежал в леса, не ожидая нападения. Но теперь бежать было некуда, да никто и не хотел оставить страну, которую он создал своими мозолями. Даже если бы они ушли, враги все же рано или поздно нагнали бы их и там.
И в народе заговорила гордость: нельзя было оставить врагам землю, которую они полили своим потом, которую они сделали светлой и счастливой, на которой жили их деды и должны были жить их внуки и правнуки. Нельзя было отдать им на растерзание свое счастье, свою жизнь и жизнь своих детей. И в народе заговорила злоба, и в народе родилась месть. Да будет проклят тот, кто возбуждает ее в людях, да будет проклят тот, кто уничтожает плоды человеческих рук и его бессмертного светлого ума. И люди решили, что если звери терзают людей, то их нужно убить, даже если эти звери — люди. Страшен бывает гнев народа. И с этих пор за черными зверями следили десятки внимательных глаз. А железные люди рассыпались по всей стране, везде грабя, уничтожая и сжигая хижины, и везде царили кровь, ужас и ад.