– Вам придется и впрямь извинить меня на этот раз.
– Тогда давайте завтра позавтракаем вместе.
– У меня будет очень мало времени.
– Ранний завтрак, который ничему не помешает?
– Я приду, – ответил Найт с той крохой готовности, кою ему удалось соединить с огромной дозой нежелания. – Да, ранний завтрак, скажем, в восемь утра, раз уж мы живем под одной крышей.
– Любое время, какое вам будет угодно. Значит, в восемь.
И Найт оставил его. Быть в маске, скрывать все свои чувства, как он это делал на всем протяжении этого мучительного для него разговора, было такой пыткой, что он не мог выдержать ни минуты больше. То было впервые в жизни Найта, чтобы ему настолько полностью пришлось притворяться. И человек, коего он обманывал таким образом, был Стефан, который с юных лет доверчиво смотрел на него снизу вверх как на средоточие незапятнанной честности.
Он лег в постель и позволил горячке возбуждения бушевать бесконтрольно. Стефан – это он был его единственным соперником, всего лишь Стефан! Это была нижняя точка абсурдности, которую Найт, будучи несчастным и раскаивающимся в этот момент, не мог не распознать. Стефан был в его глазах всего лишь маленьким мальчиком. Самое большое горе было в понимании, что та самая невинность Эльфриды, которая считала свою маленькую ошибку ужасным грехом, роковым образом ввела его в заблуждение. Если бы Эльфрида хоть с какой-то долей хладнокровия заявила, что она не сделала ничего дурного, ядовитое дыхание мертвой миссис Джетуэй ничего бы не отравило. Почему он не позволил своей маленькой послушной девочке рассказать ему больше? Если бы в разговоре на эту тему он использовал безапелляционность, обычную для него в разговоре с другими, он мог бы все сразу узнать. Это сокрушало его сердце, как удары бича, когда он вспоминал, с какой добротой она выносила все его язвительные нападки, никогда не отвечая ему ни единым упреком, и только уверяла его в своей безграничной любви.
Найт благословлял Эльфриду за ее добрый нрав и простил ей ее ошибку. Он живо воображал себе те прелестные летние сцены, что пережил с нею. Он снова видел ее такой, как в первую встречу, когда она говорила с робостью, и все-таки страстное желание объяснить ему заставляло ее невольно переходить границы и высказываться напрямик. Как она всегда ждала его в уединенных зеленых уголках, не показывая ему, как это сделала бы любая другая женщина, свое напускное безразличие! Как горда она была тем, что ее видели прогуливающейся с ним под руку, а он ясно читал в ее глазах, что он – величайший гений на свете!