Крикет жутко расстроен:
– Я не подумал. Извини…
– А должен был. У тебя есть дар, который ты почему-то отвергаешь. – Я трясу головой, чтобы упорядочить мысли. – Ты не должен позволять чувству вины руководить тобой. Ты не отвечаешь за своих родственников. Твои решения только твои.
Парень пристально на меня смотрит.
Я отвечаю не менее пристальным взглядом, во мне бушуют эмоции. Между нами такое напряжение, что это даже пугает.
Я отвожу глаза.
Мы преодолеваем остаток пути, забираясь на вершину холма, и перед нами расстилается город. Разбросанные повсюду дома, золотые холмы, поблескивающий залив. Ошеломляющее зрелище. Мы садимся прямо на асфальт и созерцаем открывшуюся перед нами картину. Вообще-то, мы сидим прямо на дороге, но нас никто не увидит. Эвкалиптовое дерево надежно укрывает нас от чужих глаз, наполняя ночной воздух своим успокаивающим ароматом.
Крикет протяжно вздыхает. Кажется, это вздох облегчения.
– Я уже и забыл… Эвкалипты всегда напоминают мне о доме.
У меня на душе становится тепло: несмотря на свою насыщенную жизнь в Беркли, Крикет по-прежнему считает это место своим домом.
– Знаешь, – говорю я. – Когда я была маленькой, родители всегда очень стеснялись того, как я одевалась.
– Правда? Удивительно.
– Они боялись, что люди подумают, будто это ОНИ меня так одевают. Что это ГЕИ заставляют ребенка носить блестки и накладные ресницы.
Крикет смеется.
– Но потом они меня поняли и приняли такой, какая я есть. Их поддержка дала мне чувство защищенности. А этим летом я с твоей помощью научилась не переживать по поводу того, что говорят окружающие. И тогда… все стало не так уж плохо.
– С моей помощью?
– Ну да. И я хочу сказать тебе сейчас… Я никогда не забуду твою механическую птичку. Ту, которая пела, если открыть дверцу клетки.
– Ты это помнишь? – пораженно восклицает Крикет.
– И пятидесятиступенчатую машину Руби Голдберга, которая затачивала карандаш. И тот восхитительный поезд из доминошек, который ты собирал две недели, но он потерпел крушение всего за минуту? Это было неподражаемо. Потому что даже непрактичные вещи имеют большую ценность. – Я поворачиваюсь к парню лицом. Он сидит скрестив ноги. – Это как мое платье Марии-Антуанетты. Оно непрактичное, но ради того момента, когда я смогу прибыть на бал в этом прекрасном наряде, которого не будет ни у кого и которое все запомнят, я о нем мечтаю!
Крикет разглядывает мерцающий огнями город и залив.
– Оно обязательно у тебя будет, – уверенно заявляет он.
– Только если ты мне поможешь. – Мне хочется дружески ткнуть парня в бок, но я останавливаюсь на мысленном жесте. – Так когда ты собираешься приступить к моим панье? Завтра или позже?