Анна перебирала в памяти картины былого, и вдруг ее кольнуло недоброй догадкой: «А что это барыня-княгиня все насчет врагов народа мне намекала?.. Такие до всего докопаются…» И на душе ее отчего-то стало горько, муторно, и отхлынули светлые воспоминания — будто ничего-то никогда в ее жизни и не было, кроме этого плена — страшного и бесконечного, как сон…
Но вот однажды в камере Анны открылась дверь, и, тревожно оглядываясь, к ней быстро вошел Павле Трпинац.
— Аня! — шепотом заговорил он. — Добрые вести из вашей России. Червона Армия идет к Одеру. Скоро до нас прибудут. Смотри!..
Павле, радостно-взволнованный, встал на колени и развернул перед Анной небольшую топографическую карту, на которой красными стрелками было отмечено наступление советских войск.
— Скоро, скоро… — повторил он. — Держись, Аня! Мы тебе уже не нужны. Русский доктор передает привет и говорит, что теперь все зависит от тебя.
— Павле, скажи мне, а где мои документы, ордена? Куда вы их спрятали?
— Они в надежном месте. Не беспокойся! Придет Червона Армия — и все получишь…
Анна по многому из жизни лагеря догадывалась, что обстановка на фронте меняется не в пользу гитлеровцев, что советские войска стремительно продвигаются на запад. Одни часовые стали снисходительнее относиться к русским пленным — многое, за что раньше сурово наказывали, теперь они не замечали, а скорее делали вид, что не замечают. Другие, напротив, ожесточились. Лазаретные надзиратели Менцель и Ленц каждую ночь на глазах больных убивали по человеку.
«Нет, теперь только выжить… — твердила про себя Анна. — Во что бы то ни стало выжить!» И когда молоденький, лет семнадцати, часовой принес однажды в карцер кусок пирога и принялся угощать Анну, поясняя, что это его мать передала ей гостинец из деревни, она на смешанном — русском и немецком — языке выразила свою откровенную просьбу — с подходом к Кюстрину советских войск закрыть ее на замок.
Предусмотрительность оказалась нелишней. Вскоре отряд эсэсовцев поспешно поднял в лагере всех, кто еще мог передвигаться, и под конвоем, с овчарками немцы погнали колонну пленных на запад. Часть врачей и санитаров вместе с Синяковым осталась в лагере. Под операционной лазарета также предусмотрительно они подготовили убежище, где и скрылись от эсэсовцев в ожидании освобождения.
Анна слышала одинокие выстрелы в бараках французов — последние жертвы Кюстрина. Потом глухо и отдаленно заработали пушки. Когда снаряды их начали рваться на территории лагеря и казалось, вот-вот угодят в карцер, где лежала Анна она впервые за всю эту долгую и жестокую войну принялась молить случай: «Хоть бы не попал, хоть бы промазал…»