Первый заговорил Когтен, мягкий его бас звучал мурлыканьем сытого кота и в солнечный полдень заполнял собою всю площадь.
— Что ты, дружок? — сказал он Арваньо. — Вышел прогуляться, забыл дорогу домой? Отойди в сторону, мой милый, или возвращайся домой, смотри на нас из окошка. Что за прок ломать такое маленькое несчастное существо? Я даже отсюда вижу, что ты раздавлен — ползи же в свою норку, под свой уютный камешек!
Но Арваньо не сдвинулся с места, и тогда заговорил Клювд:
— Прочь! — взвизгнул он. — Убирайся! Твои глаза высохли, твои уши ничего не слышат! Ты бесполезен! Прочь! Прочь! Прочь! Нам ни к чему убивать тебя!
— Убить-то как раз можно, — задумчиво почесал подбородок Клычмар. — Вот только работа выйдет сверхурочная, а кто же нам за нее заплатит? Или в нашей славной книжечке есть графа «Благотворительность»? Нет, господа, договор был всего на одну голову. Я рад каждому случаю продемонстрировать свое искусство, но не меньше я люблю, когда в отчетности комар носа не подточит.
Так сказали убийцы, но Арваньо не отступил. Вот они застыли в нерешительности — мгновение перед взрывом — а потом Когтен положил Клычмару руку на плечо и сказал:
— Не будьте педантом, коллега. Один ударчик. Только один.
— Один? — переспросил Клычмар.
— Один? — переспросил Клювд.
— Один ударчик, — повторил Когтен.
— И только? — спросил Клычмар.
— Один ударчик, и только! — крикнул Клювд.
— Всего один, — пообещал Когтен. — Всего один удар, и все.
— Всего один! — крикнул Клювд.
— Хорошо, — сказал Клычмар. — Хорошо. Склоняюсь перед вашим красноречием — всего один ударчик, как вы изволили выразиться. Но я дорожу своей репутацией. Никто не должен узнать о том, что я — я! — сделал это бесплатно. Один ударчик — но никто никому!
— Один, и все, — поклонился Когтен.
— Один, и все! — крикнул Клювд.
— И никто никому! — воскликнули одновременно все трое.
Все это походило на спектакль — да это и был спектакль, отработанный и сыгранный тысячу раз. Перебрасываясь репликами, словно жонглеры — мячами, они шажок за шажком подбирались к Арваньо, и едва тот оказался заключен в треугольник смерти, как на солнце сверкнули ножи.
Он не дрогнул и тогда, этот солдат армии сломанных. О, в этот миг Арваньо даже не различал лица своих убийц! Мыслями его владели красное и черное, а еще цифры, проклятые цифры, и шарик, милостивый к другим, но такой жестокий к Арваньо! Радость победы, восторг транжирства, азарт — демон Игры поглотил в нем все, кроме зависти к везению других. Когда-то Арваньо звался иначе, и был он молод, любим, богат. Богатство оставило его первым, истаяло, словно дым. Затем настал черед жены, детей, друзей и знакомых. Рулетка смешала лица, разделила людей на тех, кто мог ссудить денег, и тех, кто предлагал бессмыслицу — прекратить, подумать о будущем, пойти лечиться. Наконец, растрачен был и последний капитал — молодость; и некогда многообещающий юноша начал опускаться на дно.