– Ишь, встрепенулся… Сбежал будто…
– Я тоже пойду, Татьяна Михайловна. Извините.
– Так идите, конечно. Вам-то чего передо мной извиняться, Анн Иванна… Идите с богом…
Она не помнила, как шла домой. Помнила только, что очень хотелось плакать. Слезы вонами шли по телу, и больших усилий стоило сдержать их в последний момент в горле. Собиралась с духом, концентрируясь на главной задаче – до дома их донести.
Донесла. Рухнула на диван, укрылась пледом с головой, но поплакала совсем чуть-чуть. Перегорели, наверное, слезы-то. Вместо них сон навалился, тяжкий, тревожный, маетный. Плавала в нем, как в дурмане. А может, это и был – дурман. Крепка оказалась вишневая наливка, ой, крепка. И явно не сладка ягода вишня в ней бал правила, еще что-то было для крепости добавлено, не совсем для организма приемлемое. И уж точно не для сглаживания невыносимого разочарования оно по задумке Татьяны Михайловны туда добавлялось, а для пущего веселья на какой-нибудь легкомысленной посиделке.
Разбудил ее Леха. Открыл своим ключом дверь, прошел в комнату, зажег свет. Пришлось выползать головой из пледа, щуриться, мычать недовольно:
– Зачем включил…
– Так темно уже, Ань… Я и не знал, что ты спишь. Иду, смотрю, в окнах света нет. Я думал, ты к Таньке ушла…
Сев на диване, она запустила руки в торчащие космами волосы, убито потрясла головой.
– Заболела, что ль? Смотри, прямо в одежде улеглась… Говорил тебе – пойдем со мной! Такой день был хороший! Чего завыпендривалась вдруг, сама не знаешь…
Господи, пусть он замолчит. Или исчезнет куда-нибудь. Или хотя бы не шатается туда-сюда по комнате, воздух не сотрясает. Каждое слово, каждый шаг в голове болью-маетой отдается.
– Ты чего молчишь, Ань? И впрямь, что ли, заболела?
– Да. Заболела. Плохо мне, Леш. Голова раскалывается. Ты сядь, пожалуйста, не мелькай перед глазами…
Он послушно плюхнулся в кресло, с удовольствием откинув голову на спинку, глядел на нее оттуда, благодушно улыбаясь.
Какое простое у него лицо. Чисто отмытое, высокими дурными страданиями не порченое. На скулах – неровные красные пятна, следы от парного румянца. Как там, у известного сатирика, было… Иду из бани – рожа красная? У отца, главно, не красная, а у меня красная?
– В баню-то с отцом ходил, Леш? – спросила вдруг ни с того ни сего тоскливым высоким фальцетом.
– А то. Конечно, ходили с батей. Все, как полагается. И попарились, и по рюмахе накатили.
– Ну, уж и по рюмахе?
– Да ладно, Ань… Подумаешь, одну поллитру приговорили, делов-то!
– Да. Действительно. Делов-то. А который час, Леш?
– Так одиннадцатый уже…