«Тише, Стивен», — успокоила она его, уложив поудобнее на кровати. «Тише», — будто с лошадью разговаривала. А потом, будто бы с человеком: «Ты должен беречь ногу, дорогой».
Он положился на тепло, вернувшись сквозь несколько реальностей к этой, хотя и без особой уверенности в ее существовании. Правда, уверенность и выросла за ночь, пока он наблюдал за отблесками пламени и слушал бой часов. Иногда Диана двигалась, подкладывая дрова или оказывая помощь в его жалких нуждах. Это она проделывала с эффективностью и заботой, которая Стивена глубоко растрогала. В такие недолгие моменты говорил он разумно и внятно.
Друг друга они знали долгие годы, но их отношения никогда не требовали заботливости со стороны Дианы. Стивен бы сказал, что это не присуще ее характеру: храбрость, сила духа и упорство — безусловно, но к заботливости приближались разве что щедрость и добрый нрав. Он ослаб, жестоко пострадав от физического и духовного падения и не съев с тех пор ни крошки. Слабый и жалостливый к самому себе. Раздумывая над этим новым состоянием, он тихо плакал в темноте.
Утром Стивен услышал движение и спросил:
— Диана, радость моя, ты не спишь?
Она подошла к постели, заглянула ему в лицо и поцеловала.
— Ты снова в здравом рассудке, мой любимый, слава Богу. Я так боялась, что ты снова провалишься в свои кошмары о воздушном шаре.
— Я много говорил?
— О да, мой бедный ягненок. Тебе ничем нельзя было помочь, это очень пугало. И так длилось долго.
— Часы?
— Дни, Стивен.
Он сопоставил это с жестокими приступами боли в ноге.
— Послушай, в этом доме найдется кофе? И, может быть, кусок хлеба? И скажи, выжила ли бутылка в моем кармане?
— Нет. Она разбилась. И почти убила тебя — оставила пугающую рану у тебя в боку.
Когда Диана вышла, Стивен посмотрел на ногу, загипсованную по басринскому методу, и заглянул под повязку вокруг живота. Осколки стекла, должно быть, вонзились очень близко к брюшной полости. «Будь я слабее, то принял бы это за знамение, чудовищное предупреждение», — пробормотал он.
Супруги покончили с завтраком и дружелюбно болтали, когда прибыл доктор Мерсенниус, умнейший из врачей. Он поинтересовался самочувствием пациента и перевязал рану. Стивен упомянул боль в ноге.
— Надеюсь, вы не попросите меня прописать вам лауданум, коллега, — ответил Мерсенниус, глядя Стивену в глаза. — Мне известны случаи, когда несколько миним[52], принятых после массивной дозы, случайно или нет, вызывали сильное и продолжительное психическое расстройство, близкое к испытанному вами, но более устойчивое, ведущее иногда к помешательству и смерти.