— И все? — спросил Кравченко.
— Пока все.
Старший лейтенант так дернул плечом, что погоны встали дыбом. В затяжелевших руках, в напружинившихся ногах, во всем его мощном теле клокотала ярость и сила для последнего броска. Вцепиться бы в горло врага! А тут — маневры, обходы…
— Во всяком случае, тактические занятия на завтра я отменяю! — с вызовом сказал он.
— Попрошу не отменять. Демаскироваться хочешь? — капитан повернулся к Шералиеву, и глаза его потеплели. — А вам я вот что еще скажу, Рустам Саятович. Всей душой хотел бы я верить вместе с вами, но подожду. Знаю, вы со мной не согласитесь.
Шералиев помолчал, потом спросил грустно:
— Разрешите быть свободным?
— Ого, время-то! — посмотрел капитан на часы. — Идите, отдыхайте. Нет, не отдыхайте, а жмите, вовсю жмите на этот язык шестидесяти!
Шералиев слабо улыбнулся и вышел. На крыльце он остановился. Была уже глубокая ночь. Выкованная из серебра, тяжелая и сияющая луна висела над заставой, над колхозом и над пустой равниной за рекой. В ее пронзительном свете искрилась пряжка на ошейнике лежавшей около крыльца Мушки, а вокруг все было застлано, как снегом, искристым лунным светом. Было необыкновенно тихо, молчали даже напуганные неистовым лунным светом неугомонные колхозные собаки. Лишь на башенке клуба бормотало невнятно, как во сне, радио.
Открылась дверь, выпустив в лунную голубизну теплый желтый свет. Крыльцо пожаловалось скрипуче под тяжелой поступью Кравченко. Он постоял, сунув руки глубоко в карманы, и сказал насмешливо:
— Говоришь, петушиное кукареку утра не делает?
Шералиев молчал. Старший лейтенант резко повторил:
— Я спрашиваю, как насчет петуха?
Шералиев снова промолчал, понурившись. Кравченко стеснительно посопел и вдруг рывком обнял младшего лейтенанта за плечи.
— Адская наша работа, чего уж там. Ты прав, брат! Нелегко в человеке подлеца видеть.
Он поднял к небу бледное от луны лицо и долго смотрел на переливающиеся звезды.
— «И звезда с звездою говорит», — шепотом прочитал он и тихо удивился: — Надо же такое сказать!..
Секретная операция, или Песни о пяти верблюдах, нагруженных трудоднями, и о черном солнце над мужицкими полями
Вот уже четвертый день снова нет новостей из колхоза. Атаев молчал, не делился больше с колхозниками вестями из Улучамлара. А это плохо. Не заметил ли мираб слежку за собой и не притаился ли? Терялся хоть и неясный, а все же след.
Офицеры в этот жаркий день работали на квартире капитана над новой схемой охраны границы. Были обсуждены все вероятные подходы и лазейки нарушителей. Места нарядов были изменены. Высотку 316,9 обложили секретами. Не забыли и нитки в кустах, и волчьи ямы, и капканы. Во время работы старший лейтенант то и дело снимал телефонную трубку и подолгу говорил с границей. Но там было спокойно. В минуты телефонных разговоров капитан уходил в спальню и, склонившись над маленькой белой кроваткой, сам какой-то особенно светлый, легкий, в голубой майке и шелковых пижамных брюках, прислушивался к сладкому чмоканью спящего Кольки. Стыдясь своего счастья, он улыбался виновато и в какой уже раз говорил из спальни офицерам: