— добровольные помощники, сочувствующие делу парижане, играющие вспомогательные роли. Предоставить комнату или машину, побыть, если надо, еще одной парой глаз. Куда бы Z ни пошел, какой бы шаг в этом городе ни сделал, он рискует обнаружить себя перед этими нераспознаваемыми чужаками, которые наверняка уже высматривают его.
Не видя никакого реального решения, никакого мыслимого варианта будущего, который включал бы в себя успешный побег или чью-нибудь спасительную помощь, он до того удручен, что берет на кухне бутылку дешевого шампанского, купленную в супермаркете, подходит в одном белье к окну, выходящему на улицу Дома и, не спуская с улицы глаз, наливает себе стакан за стаканом, пока не приканчивает всю бутылку.
Желая забыться по-быстрому, согласный даже на сон с алкогольными кошмарами, Z снова залезает в постель. Он пока еще не может остановить крутящиеся в мозгу магнитофонные ленты ужаса, и источник успокоения у него сейчас один: великолепной формы зад склонившейся над хумусом, щедро накладывающей его на тарелку официантки.
Он влюбился еще до того, как она повернулась и пошла к его столику. Он влюбился в цвет ее волос и лица, в ее глаза, в ее большие ягодицы и в эти самые еле заметные усики, которые она не сочла нужным удалить воском.
Z переворачивается на кровати и зарывается лицом в подушку. Ему представляется невозможная новая жизнь: они вдвоем забывают все, что было раньше, и смотрят только вперед, в светлое завтра. Он пустит в ход все деньги, которые заначил на такой вот крайний случай, и они, может быть, поселятся с официанткой в какой-нибудь квартире на сотом этаже. Ему видится она в их гостиной, потолочное окно открыто, в комнату залетают капли дождя. Зажмурив глаза, напрягая ум, Z и видит это, и слышит. Видит официантку, беременную, со вздувшимся животом, с теперь уже не маленькой, как сейчас, а налившейся грудью. И слышит посапывание их упитанного пахучего плосконосого мопса, спящего на диване около нее.
2014. Больница (близ Тель-Авива)
Прежде всего мы слышим, как толстый мужчина нескончаемо умирает. Что-то коротко пикает, стрекочет, шипит, подсасывает, шипит. Небольшая регулировка, откачка, прочистка, а потом опять бесконечный электрический ритм аппаратуры.
Рути разглаживает его одеяло, подтыкает угол, и тут появляется ночная сиделка.
— Мне не нравится, — говорит Рути. — Не нравится, как он выглядит.
А как он выглядит? Ночная сиделка приподнимает бровь и чуть отступает, чтобы его оглядеть — крупного мужчину-медведя на большой механической больничной кровати. Ни малейшей разницы она не видит по сравнению с тем, как он выглядел прошлой ночью, и позапрошлой, и во все ночи на протяжении недель, месяцев и лет.