Фарид готов уже подшутить над американской непринужденностью и беспечностью, но яхтсмен идет ко второй утке перевязать канат, как ему было показано, и тут Фарид видит эмблему, вытканную на его куртке.
— Так вы канадец!
— Как вы поняли? — удивляется новый знакомый. — Тут все называют меня американцем, даже после того, как я им говорю, откуда я.
— «Блюноуз»[4], — объясняет Фарид. — У вас на куртке. Чуть ли не у каждого канадца, который приходит сюда поплавать, «Блюноуз» или на куртке, или на рубашке, или на шляпе.
— Мы гордый народ, — говорит яхтсмен, безуспешно пытаясь закрепить кормовой швартов как следует. Отказываясь от второй попытки, он протягивает канат Фариду. — Но не настолько гордый, чтобы не признавать чье-то превосходство, когда оно очевидно.
Хотя канадец вырос не в бедности и не в Газе, он и не из богатой семьи родом, в отличие почти от всех, чья нога ступает по этой пристани. Он был так, серединка на половинку, сын монреальского зубного врача, и друг давал ему покататься по озеру на своей четырнадцатифутовой лодке из стеклопластика. Полжизни назад пару раз участвовал в гонках в составе команды. И сейчас, оказавшись на некоторый срок по работе в Германии, без друзей, без языка, но располагая кое-каким свободным временем, он вдруг почувствовал, что его вновь потянуло к лодкам.
Он говорит, что снимает дом на этом озере, и это означает, что у него — или у его компании — денег куры не клюют. Он говорит, что увидел яхт-клуб в телескоп и решил, не будучи очень уж плотно занятым и вспоминая сладкие часы на воде, тряхнуть стариной.
Всем этим он делится, глядя, как Фарид перевязывает кормовой швартов и сматывает конец. Потом они вместе поднимаются по дорожке между особняками, ведущей на Ам Зандвердер.
— И какой тут дом ваш?
Собеседник показывает назад, через озеро, которого они уже не видят.
— Если идти по этой улице до саудовского посольства, — говорит он, — то мой будет более или менее напротив.
Он щелкает электронным ключом, и где-то в стороне машина отвечает гудочком.
Фарид прощается и поворачивается, чтобы идти к железнодорожной станции. И, не пройдя нескольких шагов, вспоминает о Такуми — о том, как японец был добр к нему, когда он еще не освоился здесь.
И он знает, как ему надлежит поступить. На уме у него история, которую рассказывали в школе, про то, как Абу Тальха и его жена Умм Суляйм кормили гостя в темноте, чтобы он не видел, что себе они ничего не оставили.
Канадец уже уходит, и Фарид неловко окликает его скороговоркой:
— Не знаю, есть ли у вас настроение поехать в город, когда вы так близко от собственной постели. Но я собирался зайти куда-нибудь перекусить, может быть, захотите присоединиться?