— Сейчас никто, кроме меня. Остальные заняты: стирают отпечатки пальцев и сматывают удочки. Но вряд ли мы можем долго беседовать. Не уверен, что они вскоре не начнут слушать опять.
— Дай-ка угадаю. Ты звонишь, чтобы сделать из меня вашего человека — в день, когда ты убил моего брата? Так рекомендует действовать твой учебник по вербовке?
— Нет. Это не вербовка. Если на то пошло, я хочу сам стать вашим человеком.
Тихий смех, который в ответ исходит от Фарида, похож на его плач во время их разговора в четыре утра.
— Я серьезно, — говорит Z. — Я предлагаю тебе новую сделку.
— Как человек, лицу которого можно доверять?
— Я хочу помочь уравнять чаши весов.
— И как ты собираешься их уравнять, Джошуа? Потому что у меня уже есть собственный план на этот счет.
— Я могу отправить тебе кое-что, Фарид. Полезное. У меня есть доступ.
— Хочешь предать своих, потому что чувствуешь себя виноватым?
— Хочу защитить своих, уменьшая дисбаланс, который не может и не должен сохраняться.
— А у меня какая роль в этом?
— Никакой. Ты получишь от меня то, что тебе нужно для защиты твоих людей. Прошу одного: не делать ничего в ответ на эту бомбу. Остановить это колесо. Так я защищу своих.
Фарид молчит какое-то время; Z слышит шум отходящего поезда.
— Позвони мне позже, — говорит Фарид наконец. — Пусть сперва колесо пройдет этот круг.
— Пожалуйста, — просит Z. — Не делай этого. Что бы ты ни замышлял, погоди, дождись информации от меня. Увидишь, на что я готов пойти. Дай мне пару дней. Ты же можешь мне их дать, можешь.
— Потом, — говорит Фарид. — Свяжись со мной позже. Пусть те, кто убивает наших детей, хлебнут из той же горькой чаши.
Z рассказывает ей про девяностые годы в Иерусалиме, про сладкие и чистые годы мирного процесса. Он рассказывает официантке, как чудесно было там жить, даже несмотря на теракты, которые омрачили многие дни. Он делится с ней воспоминаниями о своем опыте нового иммигранта, о том, что все это для него значило: ты один, денег мало, вечно выкручиваешься и притом постоянно заворожен этим древним городом.
Он был тогда занят выше головы: совершенствовал свой иврит, учился и вступал на профессиональную стезю, которая быстро превратилась для него в «тайное другое».
Когда ему надо было заниматься ивритом и делать другие университетские задания, он всякий раз садился на автобус и ехал на гору Скопус, пусть даже занятия в тот день были в Гиват-Раме.
Он соскакивал на последней остановке и вставал в короткую очередь для досмотра на входе, состоявшего в том, что старый охранник (они все были немолоды) щупал пальцами его сумку для книг, словно проверяя ее на спелость.