– Неужели я единственный, кто слушал его на уроках? Он человек, разделавшийся со всеми членами семьи драконорожденных до последнего мужчины, женщины и ребенка, включая тех, кто был его другом. Он погрузился в цивилизацию литературы, которую любил, и сейчас уничтожает ее, не позволяя ее ценностям разрушить его город. Атрей не следует своему сердцу. Он действует вопреки ему.
Самый важный протест, парадокс, который заставлял всю эту систему работать, слетел с моих губ:
– Однажды он спас жизнь Ли…
Пауэр щелкнул пальцами и наклонился еще ближе ко мне:
– По словам Ли. Которому было в это время около восьми, он наверняка не знал каллийского и был в шоке.
Он пожал плечами:
– Сама задай себе этот вопрос. Неужели мужчина, который руководил проектом полного истребления людей, действительно смог бы изменить свой курс лишь из-за того, что какой-то крысиный драконорожденный спустя десять лет заявил о том, что поддерживает его? Возможно. Или же он собирается использовать его в своих целях, а затем выбросить, как остальных? Тихо… безо всякой суеты. Подальше от тех, чья совесть болит.
Я услышала, как дрожал мой голос:
– Весь смысл системы Атрея состоит в том, что любой человек достоин лучшего.
Смех Пауэра эхом отразился от стеклянных стен пустой комнаты.
– Может быть, когда-нибудь, – ответил он. – Но сейчас я уверен, что смысл в том, что некоторые люди уже не могут быть этого достойны.
И он еще раз кивнул в сторону письма, которое я держала в руках.
– Твой ход, командующая.
Ли
Джулия управляла своим грозовым бичом так, как драконы летали на состязаниях в моем детстве. Так, как именно грозовые бичи должны были летать.
«Смогу ли я это сделать?»
Потому что решать это, стоя на земле, – это одно; совершенно другое – скомандовать своему дракону извергнуть огонь. Искрящийся, несокрушимый огонь.
Я знал, что нужно делать. Я вспоминал, каково мне было месяц назад, когда я наконец победил Энни в финальном турнире; это извержение насилия, пришедшее с огнем Пэллора, чувство господства, от мрачности которого мне становилось плохо. Такое ощущение, что я всю свою жизнь этому сопротивлялся. Но теперь, когда я знал, что это было необходимо, я не мог заставить себя поддаться.
Но Джулия могла, и именно она сделала это первой.
Я почувствовал, как вспышка пронзила левый рукав моего огнеупорного костюма, ощутил, как горит моя кожа, и на мгновение – хоть мы и не играли по правилам турнира, не делали друг другу одолжений и не давали возможности передохнуть – мы оба застыли в воздухе. Я чувствовал ожог, жгучий жар извергнутого огня на моей руке. Поскольку от боли у меня закружилась голова, я инстинктивно нащупывал клапаны с охлаждающей жидкостью, а затем поднял голову, чтобы посмотреть на Джулию. Наши лица были скрыты забралами, и поэтому я не мог распознать ее выражения лица, как и она – моего. Но, когда мы посмотрели друг на друга, а каньон замер и его эхо стихло, я был уверен в том, что мы оба приняли одно и то же решение.