Даже не попыталась.
Трусиха.
Ты столько часов тренировалась владеть мечом Света, потому что твой отец сказал тебе, что это пригодится, но, когда наступил нужный момент, ты даже не смогла его призвать.
Настоящая трусиха.
Я сжимаю расческу так сильно, что на руках белеют костяшки. И отворачиваюсь от зеркала, больше не решаясь взглянуть на себя
Когда я выхожу из ванной, то обнаруживаю Кристиана сидящим скрестив ноги на двуспальной кровати. Он не отрывает взгляда от картины на стене, на которой изображена большая белая птица с длинными ногами и красной полосой на макушке. Ее крылья расправлены, а когти едва касаются воды, но трудно сказать, то ли она приземляется, то ли взлетает в небо.
«Неудачница, – вновь ругаю себя я, вспоминая, что даже не смогла призвать крылья, когда мы выбрались из «Подвязки». – Настоящая неудачница».
Кристиан смотрит на меня. Я прочищаю горло и указываю ему на ванную, показывая, что пришла его очередь освежиться. Он кивает, встает и медленно направляется в душ. Я замечаю, насколько скованными выглядят его движения, будто мышцы только сейчас осознали, какую нагрузку они испытали за последние двадцать четыре часа.
Я опускаюсь на кровать и слушаю шум льющейся воды, дыхание Уэба, тиканье часов на прикроватном столике и урчание собственного желудка. Примерно через пять минут Кристиан выключает воду и отдергивает занавеску, после чего я слышу торопливые шаги, хлопок открывшейся крышки унитаза и звуки рвоты. Я вскакиваю на ноги и подхожу к двери в ванную, но не решаюсь открыть ее. Вряд ли ему хочется, чтобы я это видела. Я прижимаю руку к деревянной раме и закрываю глаза, слушая, как Кристиана вновь рвет, и его стон.
Я еле слышно стучу в дверь.
«Я в порядке», – говорит он.
Но это не так. Я никогда не ощущала такого раздрая в его чувствах.
«Я вхожу», – предупреждаю я.
«Дай мне минутку», – просит он и смывает воду в туалете.
Ровно шестьдесят секунд спустя я толкаю дверь. Кристиан стоит у умывальника, обернув полотенце вокруг бедер, и чистит зубы. Взяв стакан с подноса, он наполняет его водой, полощет рот, а затем сплевывает.
Мы встречаемся взглядами через зеркало, и я вижу стыд в его глазах. Он тоже ругает себя и называет неудачником.
Я отвожу глаза и, невольно скользя взглядом по его телу, натыкаюсь на рваную рану на боку.
– Все не так ужасно, как выглядит, – говорит он, услышав мой испуганный вздох. – Но, думаю, следовало обработать ее перед душем, потому что она разошлась.
Нет, он не прав, это ужасно. У него на боку от верхнего левого ребра до бедра протянулась глубокая двадцатисантиметровая рана с почерневшими краями, словно клинок Скорби не только разрезал кожу, но и прижег ее.