Увы, я не обладаю подобным влиянием и не могу запретить собственной сопернице маячить перед глазами, поэтому занозу присутствия Шоши ощущаю почти постоянно. Как звон бубенцов и колпак сопровождают шута, так повсюду — в столовой, вечером на показе фильма, в комнате отдыха — ее сопровождают непрестанный, беспричинный хохот и приторное облако духов «Жанту». В бассейне, пока я валяюсь на полотенце, погруженная в очередную книгу, она с громким визгом и эффектными скачками играет в волейбол, спихивает кого-то в воду, брызгается, носится по траве. Что бы Шоши ни делала, ее издалека слышно и отовсюду видно. На общих собраниях «ядра», регулярно проводимых Ициком, терпеливо лепящим из нас истинных пионеров, неугомонная Шоши, которой успех на ниве воспитания младенцев вскружил слабую голову, пронзительными возгласами вносит всякие предложения, одно смелее другого:
— Предлагаю не принимать в Итав арабов!
— Кибуцное движение никогда не принимало арабов, — успокаивает ее Ицик.
— Предлагаю в наш кибуц принимать только евреев! — Шоши косится на мои пероксидные локоны. Может, она вовсе не так глупа, как мне хочется верить.
— Саша — еврейка, — быстро уточняет Рони. Шоши его гордо игнорирует, а он упорно делает вид, что ничто не мешает их ровным товарищеским отношениям. Может, ему тот факт, что он ее бросил, и не мешает, но брошенные женщины злопамятнее.
Ури, такой же кефирно-белый, как я, только еще и веснушчатый, хмыкает:
— Как же ты, Шош, без датчан-то проживешь? Ты же с ними каждую пятницу пиво хлещешь и танцуешь до полуночи!
Чернявая Шоши действительно пользуется бешеным успехом у постоянно сменяющихся волонтеров из Северной Европы.
Ицик вмешивается:
— Неевреи, Шоши, это совсем другое дело. Мы не о расовой чистоте заботимся, но мы не просто сельскохозяйственные работники, мы перво-наперво — идеологическое движение, сионистское, и не можем ожидать от арабов, даже граждан Израиля, поддержки наших национальных устремлений. Поэтому их не принимаем. Но многие из европейцев-волонтеров навсегда связали с нами свою судьбу!
Об этом свидетельствуют светлые кудри и голубые глаза половины кибуцных малышей.
— Да, Шош, — гогочет Ури, — может, и тебе наконец повезет: кто-нибудь из Йенсенов захочет связать свою судьбу с еврейским народом, а ты тут как тут, наготове с пирогами!
Шоши, польщенная любым вниманием, с напускной досадой пытается ударить его, он смеется, прикрываясь длинными худыми руками.
Один из самых трудных моментов новой жизни — это одинокие походы на обед. С ужином все просто — мы с Рони приходим вместе, и наш стол тут же заполняется его друзьями. В стальных лоханках на раздаче каждый вечер одно и то же: оливки, помидоры, огурцы, красные перцы, лук, зернистый творог «коттедж», сметана, вареные яйца, в сезон появляются авокадо с собственных плантаций, иногда кухня балует ломтиками «желтого» сыра, подобия швейцарского. За ужином вся компания сосредоточенно измельчает овощи, сотворяя общий на весь стол знаменитый израильский салат. Ребята шутят, смеются, я восседаю на почетном месте — рядом с Рони.