Надо дать ему руку!
И Марина вложила дрожащую ладошку в его открытую ладонь. Андрей с чувством пожал её:
– Я рад, что ты меня поняла. Мы ведь с тобой не случайные любовники на одну ночь, как большая часть всех этих кретинов!
Он кивнул на окно, как будто там, за окном, стояла толпа кретинов, жаждущих переспать друг с другом и разбежаться.
– Мы – друзья. Я даже больше скажу, мы – партнёры, объединённые одной общей целью. И мы до неё дойдём, правда?
Она снова кивнула, одновременно незаметно освободила руку.
– Ну вот и хорошо, – обаятельно улыбнулся Андрей. – А теперь давай встанем, вымоем лицо и будем завтракать.
На этот раз завтрак занял не более получаса. Марина сидела с отсутствующим лицом, ела машинально, не чувствуя вкуса, не понимала большую часть того, что он говорил ей.
А говорил Андрей много, всё больше загораясь, рассказывал о грядущих планах, о своих неосуществлённых замыслах. То ли умышленно, то ли и в самом деле не замечая её потухших глаз, он делился с ней своими мыслями о всеобщем застое в фотоискусстве, о выработанных повсеместно штампах, о необходимости встряхнуть фотографию, вывернуть наизнанку, показать миру то, чего ещё никто не решался…
Марина вылавливала какие-то знакомые слова в его речи, но они плохо складывались во фразы, и смысл ускользал от неё. Тем не менее она периодически кивала, поддерживала беседу, чтобы он не думал, что она не принимает в ней никакого участия. Голова уже не болела, но в ней засела какая-то тяжесть, давила на Марину, не позволяла ей как следует осмыслить происходящее.
Единственное, что она понимала, – это то, что нужно как можно скорее выполнить всё, что он от неё хочет, и тогда наконец он её отпустит. И она сможет убраться из этого красивого, ненавистного ей дома. И больше она сюда не вернётся.
Никогда!
И ни за что!
Они поднялись в студию и начали работать. Эта фотосессия решительно отличалась от предыдущих. Андрея словно подменили. Куда девался его внимательный, подбадривающий взгляд, обаятельная улыбка. Лицо стало жёстким, словно затвердело, и даже пластика его стала какой-то другой – теперь он двигался стремительней и резче.
Прежде он никогда не дотрагивался до неё, только просил принять ту или иную позу, изменить причёску, повернуть голову. Теперь он всё делал сам. Сам поворачивал Марину, складывал ей руки, лёгкими движениями лохматил ей волосы. Кружил вокруг неё, пристально вглядываясь, изучая, прикидывая.
Марина превратилась в пластилин. Её можно было мять, лепить, придавать ей любые формы. Она безучастно, но старательно выполняла все его желания. Пусть он сделает всё, что хочет, лишь бы это поскорее закончилось. Пусть он будет счастлив.