Свои путешествия он совершал, хотя и с меньшей методичностью, чем прежде, но в Норвегию избегал ездить. Вообще же он ясно заметил, что интерес к географии у него значительно уменьшился, и все больше его внимание сосредотачивалось на небольшом северном королевстве, даже не на всем королевстве, а на светлом доме и квартире, похожей на постановки ибсеновских драм. В сущности, и дом, и Ибсен были не при чем, а привлекала его мысли и чувства белокурая норвежская девушка, у которой есть жених Курт. Не было ничего странного, конечно, что у Лизы Монт есть жених, которого зовут Курт и который лицом, фигурой и, вероятно, характером как раз напоминает норвежских молодых людей. Недоумение и недовольство Ильи Васильевича проистекали исключительно из его чувства, внезапно пробудившегося и вдруг так неожиданно и одиноко расцветшего. Когда он думал о своей любви… нет, наоборот, когда он о ней совсем не думал, ему стало ясно, что одно за другим словно ненужные завесы, всё отпадает: и Норвегия, и путешествия, и светлый дом, и Ибсен, даже сам неприятный жених Курт – и остается только милая девушка с большими руками, спортивной походкой и веселым, неулыбающимся лицом, которую зовут, правда, Лиза Монт, но которая живет преспокойно на Васильевском Острове, куда так просто ходят трамваи № 4 и № 18. Илья Васильевич не замечал, что такой вывод уничтожил все его системы, его изобретения, смысл его жизни и даже как будто порывал связь между ним и Елизаветой Васильевной. Он этого не замечал или не хотел этому верить и решил отправиться на далекую линию уже не как исследователь, а просто как добрый знакомый, как влюбленный человек, порядочность которого не могла быть заподозрена.
Решив (с горечью или без горечи, он еще не соображал) всё перевести на буржуазное знакомство и довольно обыкновенную декларацию чувств, он отправился к Монт именно на трамвае. Он не знал ясно, что он скажет Лизе, с чего начнет, но был твердо уверен, что в этот темный, теплый день, с грязью и лужами, должна решиться его судьба. Он почему-то думал, что застанет Елизавету Васильевну играющей на скрипке, и ему этого не хотелось – он боялся этого. Вероятно, в его представлении звуки скрипки соединялись с плотной фигурой Курта и разными другими неприятными понятиями.
Лиза не играла на скрипке, она вышла в переднюю и, протянув обе руки к Шубкину, весело, не улыбаясь, сказала:
– Наконец-то! – Куда вы пропали, милый Илья Васильевич? Я бы написала вам, если бы знала ваш адрес. Входите, входите!
– Вы одни? – спросил гость.
– Одна, – несколько удивленно ответила Елизавета Васильевна, но ничего не добавила, а провела Илью в небольшую гостиную, смежную с ее спальней. Было темно и тоскливо, капли монотонно стучали по подоконнику, словно собирались капать так года три. Но оба собеседника не обращали на это, казалось, внимания. Гость был так поглощен предстоящим объяснением, что едва различал даже фигуру девушки; хозяйка же была, по-видимому, в таком бодром и жизнерадостном настроении, что не замечала ни теплой непогоды, ни волнения господина Шубкина. Видя, что тот молчит, она начала обычно и ласково: