Весь в лучах,
игрой изломанных,
озаренный ясно –
тянет Робот
из соломинки
смазочное масло.
Отвалился, маслом сытенький,
каракатицей,
в пальцах
шарики в подшипниках
перекатываются.
И окно
в лицо спокойное
от рождения –
бросило
тысячеоконное
отражение.
И светит медный мир в мозгу
катодно-ламповый,
стук-стук-тире
стекает с губ,
с холодных клапанов.
Берет газету Робот
с неслышным треском искр,
и буква
входит в хобот,
оттуда в фотодиск,
на пленку,
в хобот снова,
и узкий свет горит,
свет
переходит
в слово,
и Робот говорит:
Лон –
дон.
Лорд
Гор –
дон
Овз –
билль
внес
билль
о уууу…
о утверждении бюджета…
Гремит железная манжета,
и Робот
в алых «ауу!..» стихий,
скрипя, садится за стихи.
По типу счетной машины
в Роботе скрепками тихими
всажены
в зажимы
комплексные рифмы.
Элемент
коснется слова
«день» –
и выскакивает
«тень»,
электроды
тронут слово
«плит» –
и выскакивает рифма
«спит».
А слова остальные
проходят
сквозь нитки стальные,
и на бумаге
строчек ли́нийка –
автоматическая
лирика:
«Сегодня дурной
день,
кузнечиков хор
спит,
и сумрачных скал
сень
мрачней гробовых
плит».
И вдруг
ему взбредет уснуть –
в приемник
наплывает муть,
и ток
высокой частоты,
и сон
высокой чистоты.
И в ухо
чернотелефонное
и в телевидящий
зрачок
всплывает
небо Калифорнии,
снег,
Чарли Чаплин
и еще –
киножурнал,
петух Патэ
и пенье флейты
в слепоте.
Дождем
частя,
эфиром
пронесен
в шести
частях
полнометражный
сон.
И во сне
смеется Робот
механический,
грудь вздымая,
как кузнечный мех (анический)
с сонных губ
слетает в хобот
смех (анический).
Робот спит,
забыв стихи и книги,
Робот спит
бездумным сном щенка.
Только окна
отражает
нике –
лированная щека.
Приборы теплятся едва,
свет погасить в мозгу забыли…
И ноги
задраны,
как два
грузоавтомобиля.