— Вы, молодой человек, подлец! Назовите мне ваши спектакли, где вы играете?! Я разгромлю эти постановки!
Я стал вспоминать репертуар московского художественного. В голову лезли только спектакли из детского репертуара. «Конек-горбунок», «Трехгрошовая опера»... Где же я играл... Вдруг с земли что-то засопело, заскрипело, — огромный Миша поднялся с пола, вытер кровь со лба, пробитого краешком железного стола, и как начал реветь:
— Перемен! Мы ждем перемен!!!
Миша стал проводить приемы, заламывать руки Расмусу, шею Маниле. Я подскочил наверх и лег спать. Я так всегда делаю, особенно после фильмов ужаса. Или когда сам оказываюсь в таком фильме, как сейчас. Правда, попробуйте! Накрывайтесь с головой и ждите, — ведь проснуться-то можно где угодно!
Утром я проснулся все в том же купе. Манила спала с борцом, отключившимся во время проведения очередного приема. Расмус лепил из какой-то жижи колобки. Купе уверенно двигалось в составе поезда к Сочи.
— Я рад, что вы проснулись, молодой человек!
— Я тоже рад... всегда как проснусь, так и радуюсь...
— По «цеппелинчику»?
— А что это? — я принял из рук доктора Мартинса колобок муки и мяса.
— Это наше национальное, так сказать, блюдо. Только его, в идеале, варить надо...
— Да... вкусно... — я соврал, потому что подумал про совсем другое. Не «да, вкусно» — а ужас! И если даже сварить этот ужас, вкуснее не будет...
— Я вас тоже поддерживаю! Ни в какую оттепель я не верю! Хватит, однажды, мы поверили!.. У меня до сих пор ребра нет!.. Так я поверил в вашу оттепель в середине восьмидесятых... Вот я, у меня сейчас так — поле! Свое поле! И мне, чтоб я на этом поле ничего не выращивал, Евросоюз платит европремию! Я каждый год пишу проект развития моего поля, что я мог бы выращивать на нем гибискус, как я мог бы продавать мой гибискус и какую выручку получать. Но в Евросоюзе все четко, — кто и где и что должен растить. И пока мое поле в их планы не входит, мне платят, чтобы я свои проекты не реализовывал! И мне больше ничего не нужно. Никакие перемены! Я еще инженерю потихоньку, так, чтобы совсем не забыть, как это — работать...
— Все равно перемены будут... Это неизбежно, уважаемый доктор Мартинс... Вы еще все ахнете, как мы вам все переменим!
— Моя фамилия Гриндерс.
— Один хуй! Фирма-то одна! — я дожевывал свой цеппелин и не знал, как его проглотить. Он прилипал к небу и горлу, но никак не проталкивался внутрь. И чем больше я жевал, тем огромней становился ком муки и мяса в моем рту. Я задыхался и думал, что бы такого исполнить, чтобы выбежать и выплюнуть этот национальный изыск. Надо было растерять... нет, как это, растереть, в общем, сделать что-то, чтобы прибалт растерялся, — и убежать!