Беда (Мординов) - страница 143

— И с нетерпением ждет, должно быть, возвращения своего младшего сына! — Старик Коловоротов оперся на плечо Васи и начал осторожно ложиться на свое место.

— Живы они! — прогудел Александр Попов, думая о водителях Васи и о своих.

Фокин хотел было что-то сказать, но промолчал. С видом человека, понимающего всю бессмысленность этого разговора, он громко вздохнул и отвернулся.

Девушки занялись жирниками. Раскрытая книга Горького лежала возле них. Иван Васильевич подумал, не попросить ли Катю почитать вслух, но решил, что лучше это сделать завтра.

— Давайте спать, товарищи. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Иван Васильевич…

Полежав некоторое время, Иванов мерно засопел, сделав вид, что засыпает.

Но он еще долго не мог уснуть, — болело искалеченное тело, ныли переломанные кости, не давали покоя тревожные мысли.

Так прошел девятый день.

Речка и человек шли вместе. Точно летящая бабочка, она устремлялась то вправо, то влево, обегала островки лесов, высокие холмы и взгорки, и снова появлялась, и снова убегала, стараясь опередить человека. А человек частенько переходил речку по льду, срезая излучины и мысы.

При лунном свете снег вспыхивал, играл дрожащими бликами впереди, но стоило приблизиться к этому месту, как свет угасал и вспыхивал чуть дальше. Резко изогнувшись, речка обежала холм, превратив его в остров, и вернулась в старое русло.

Речка и человек шли рядом в полном согласии друг с другом.

Только один раз, идя вдоль берега, человек вдруг остановился и неожиданно свернул в сторону леса. Добежав до опушки, он затоптался на месте, шумно вдыхая воздух и стараясь сдержать волнение. Человек увидел: несколько дней назад здесь прошли олени. Матерый бык, тащивший за собой привязанную к рогам дубину, шел впереди.

Тогойкин боялся ошибки. Ошибешься — тогда несдобровать. Ведь принял же он следы волка за следы лошадей, оленей за следы человека. А сейчас, увидев подлинные следы оленей, он сделал вид, что сомневается.

— Волк! Опять, поди, волк! — торопливо зашептал он и пошел по следу оленя, волочившего дубину.

Так он шел, пока не наткнулся на упавшее дерево, через которое перешагнул олень. Смахнув снег со ствола, не снимая лыж, он уселся верхом на дерево.

— Надо успокоиться! Успокоиться надо, дружище! — уже громко произнес Николай. — А не дикие ли это олени? — Тогойкин, злясь на самого себя, сплюнул. — Говорю, надо успокоиться!.. Кто же мог, по-твоему, привязать дубину к дикому оленю и отпустить его: гуляй, мол! Верно? А если верно, то… Оленей было пять…

Он вскочил на ноги, но зацепился лыжей за сук, и в тот же миг раздался резкий треск. Тогойкин со стоном снял лыжу. Она сломалась чуть пониже сгиба и оскалилась, как волчья пасть острыми крупными зубами. Бессмысленно глядя на сломанную лыжу, он стоял растерянный, почти теряя сознание, с глухим шумом в ушах. И тут с громким возгласом радости он схватил обеими руками запасную лыжу и начал дрожащими пальцами отвязывать поводок.