— На рассвете.
— Ох ты, брат, дорогой мой! — Старик удивленно уставился на Николая. — Тебе бы следовало родиться от Никуша, от отца нашей Акулины. Только он, бывало, хаживал вот так же. Что вы, друзья! — Старик оглядел избу, словно в нее набилось много народу. — Что вы, оставьте эту затею! Сейчас нет у нас людей, которые могли бы найти туда дорогу. Все, кто мог, на войне…
— Да ведь я сам могу…
— Что ты, сынок! Ведь ты же был налегке и свободно пробирался сквозь лесную чащу, сквозь любые заросли. Олени с нартами по таким местам не пройдут. Прокопий!.. Снимай доху, в правление поеду я. Собери скорее здешних оленей и пригони их в поселок.
Старик сразу превратился в повелителя, распоряжения которого должны исполняться беспрекословно, Прокопий оставил снисходительный и несколько насмешливый тон взрослого сына и послушно снял с себя доху.
— Там, по западному краю долины, где стоит остов какой-то жалкой юртенки, прошли пять оленей, — рассказывал шепотом Тогойкин Прокопию, а обувавшийся в это время старик услышал и спросил:
— И след привязанной дубины есть?
— Есть, есть…
— Это Ачахаан — лучший бык колхозного стада. А ну! — Старик встал, держался он так, будто старался что-то вспомнить, и хотя двигался тихо и медленно, но скоро оказался одетым. — Так ты, сынок, обязательно хочешь ехать?
— Да, да, сейчас же!
— Ну ладно… — Старик одним движением сгреб медвежью шкуру, заячье одеяло и подушку и отдал все это Прокопию, а сам тихо прошел за матерчатую занавеску, где разлегся его младший внучонок Владимир. Тогойкин вышел во двор. За ним следом вышли гуськом все обитатели дома в сопровождении старого пса. Владимир еще ходить не умел, и пришлось ему остаться одному.
Расстелив медвежью шкуру на сене в санях, старик сказал:
— Ну, сынок, ты ложись сюда.
— Э, не надо! — Тогойкин смутился и даже слегка обиделся на старика: не больной же он, в самом деле. — Давай поедем, а то ребята замерзнут!
— Дедушка, не уезжай!
— Что ты, нельзя! Люди в беду попали, надо выручать. Идите-ка домой. Я вечером приеду.
Доехав до середины узкой поляны, Тогойкин обернулся. Уверенно скользя на лыжах, Прокопий входил в лес. Конечно, старик был несправедлив, когда говорил, что его младший сын слабоватый охотник. Во всяком случае, лыжник он прекрасный! Два маленьких Титова взобрались на ограду. Миша нахлобучил, наверно отцовскую, пыжиковую шапку, и она съехала набок, закрыв ему глаз. Но он этого не замечал и, задрав голову, вполне обходился одним глазом. А старший, уцепившись одной рукой за кол, а второй зажав ухо, стоял склонив голову набок. Издали казалось, что он говорит по телефону.