Машину я оставил поодаль от дома, в боковом переулке. Шел дождь. Я шагал по улице и глубоко дышал. Мало-помалу я почувствовал, что все тело болит. Задержался у рыбного магазина, где сбоку в витрине было зеркало. В темном серебре неосвещенного стекла мало что разглядишь, но, насколько я мог увидеть, лицо у меня было в крови и распухло. Я глубоко вдохнул влажный воздух. Уму непостижимо, что еще после обеда я находился здесь, так долго тянулось с тех пор время.
Я умудрился незамеченным прошмыгнуть мимо консьержки. Она уже спала, только что-то пробормотала. Мое позднее появление не представляло для нее ничего особенного. Я быстро поднялся по лестнице.
Хелен в комнате не было. Я смотрел на кровать и на шкаф. Канарейка, разбуженная светом, запела. У окна возникла кошка, сверкающими глазами уставилась внутрь, словно неприкаянная душа. Некоторое время я ждал. Потом прокрался к двери Лахмана, тихонько постучал.
Он сразу же проснулся. Сон у беженцев воробьиный. «Вы…» – начал он и, взглянув на меня, осекся.
«Вы что-нибудь говорили моей жене?» – спросил я.
Он покачал головой: «Ее не было дома. И час назад все еще не было».
«Слава богу».
Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
«Слава богу, – повторил я. – Тогда ее, вероятно, не арестовали. Она просто куда-то ушла».
«Просто ушла, – повторил Лахман. Потом спросил: – Что с вами случилось?»
«Меня допрашивали. Я сбежал»
«Полиция?»
«Гестапо. Но все позади. Спите дальше».
«Гестапо знает, где вы?»
«Я бы тогда не пришел. Утром, затемно, я уйду».
«Секунду! – Лахман достал несколько образков и четок. – Вот возьмите. Иногда они творят чудеса. Хирша с ними переправили через границу. В Пиренеях народ очень набожный. Эти вещицы благословил сам папа».
«Правда?»
Он улыбнулся чудесной улыбкой. «Если они нас спасают, стало быть, их сам Господь благословляет. До свидания, Шварц».
Я вернулся в комнату, стал собирать наши вещи. Чувствовал я себя совершенно опустошенным, но натянутым, как барабан, в котором ничего нет. В ящике Хелен я нашел пачечку писем. Их прислали в Марсель до востребования. Не задумываясь, я сунул их в ее чемодан. Нашел и вечернее парижское платье, положил туда же. Потом присел возле умывальника, опустил руку в воду. Обожженные ногти болели. Мне и дышать было больно. Я смотрел на мокрые крыши и не думал ни о чем.
Наконец послышались шаги Хелен. Она возникла на пороге как обреченный, прекрасный дух. «Что ты здесь делаешь?» Она ни о чем не знала. «Что с тобой?»
«Нам надо уехать, Хелен. Немедля».
«Георг?»
Я кивнул. Решил сказать ей как можно меньше.