Она кивнула. «Я захватила деньги. Они тебе пригодятся. Когда тайком пойдешь через границу, сможешь взять с собой. В Швейцарии их можно обменять?»
«Да. Но разве тебе самой они не нужны?»
«Я их взять с собой не могу. Из-за пограничного контроля. Нам разрешается иметь при себе лишь несколько марок».
Я воззрился на нее. О чем она? Не иначе как оговорилась. «Сколько там?» – спросил я.
Хелен быстро взглянула на меня. «Не так мало, как ты думаешь. Я давно их откладывала. Они вон там, в сумке».
Она показала на маленькую кожаную сумку. «Большей частью сотенные купюры. И пачечка двадцаток, для Германии, чтобы тебе не менять крупную купюру. Ты их не считай. Просто возьми. Это же твои деньги».
«Разве партия не конфисковала мой счет?»
«Да, но не сразу. Я успела снять эти деньги. Кое-кто в банке мне помог. Я хотела сохранить их и при случае переслать тебе, но не знала, где ты».
«Я не писал тебе, потому что думал, за тобой следят. Не хотел, чтобы и тебя отправили в лагерь».
«Не только поэтому», – спокойно проговорила Хелен.
«Да, пожалуй, не только».
Мы ехали по деревне – белые вестфальские домики с соломенными крышами и черными балками. Повсюду самоуверенно расхаживали молодые парни в форме. Из пивной гремела «Песня о Хорсте Весселе».
«Будет война, – неожиданно сказала Хелен. – Ты поэтому вернулся?»
«Откуда тебе известно, что будет война?»
«От Георга. Ты поэтому вернулся?»
Я не знал, почему она допытывается.
Неужели я вновь спасаюсь бегством?
«Да, – ответил я. – И поэтому тоже, Хелен».
«Хотел забрать меня с собой?»
Я уставился на нее. «Господи, Хелен, – наконец сказал я. – Не надо так говорить об этом. Ты понятия не имеешь, каково там. Это не приключение и станет вовсе немыслимо, если начнется война. Всех немцев засадят в тюрьму».
У железнодорожного переезда нам пришлось остановиться. Возле домишка смотрителя цвели в садике георгины и розы. Шлагбаумы звенели на ветру, будто арфы. Подъехали и другие машины – сперва маленький «опель» с четырьмя серьезными толстяками, за ним открытая зеленая двухместная машина со старухой, потом беззвучно подкатил черный, точно катафалк, лимузин-«мерседес». Шофер в черном эсэсовском мундире сидел за рулем, а в салоне – двое эсэсовских офицеров с очень бледными лицами. «Мерседес» стал вплотную рядом с нами, я мог бы дотянуться до него рукой. Ожидание затягивалось. Хелен молча сидела подле меня. Сверкающий хромом «мерседес» продвинулся еще дальше вперед, почти касаясь радиатором шлагбаума. В самом деле похож на катафалк, в котором везут двух покойников. Мы только что говорили о войне, и здесь, рядом с нами, как бы возник ее символ: черные мундиры, мертвенные лица, серебряные эмблемы с мертвыми головами, черный автомобиль и тишина, которая пахла уже не розами, а горечью вечнозеленого барвинка и тленом.