– Дуэль, – презрительно обронил Шварц. – Почему они не вызовут друг друга на дуэль?
– Вы прибыли в Цюрих, – сказал я.
Он слабо улыбнулся:
– Уйдем отсюда?
– Куда?
– Наверняка есть простенькие кафе, открытые всю ночь. А это могила, где танцуют и играют в войну.
Он расплатился и спросил официанта насчет другого заведения. Тот записал адрес на листке, вырванном из своего блокнота, и указал нам, в какую сторону идти.
За порогом нас встретила дивная ночь. По-прежнему сияли звезды, но море и утро уже заключили друг друга у горизонта в первые голубые объятия, небо стало выше, а запах соли и цветов еще усилился. День будет ясный. Днем Лиссабону присуще что-то наивно-театральное, чарующее и пленительное, а вот ночью он – город-сказка, который уступами, весь в огнях, спускается к морю, как женщина в праздничном уборе, склоняющаяся к смуглому возлюбленному.
Некоторое время мы стояли молча.
– Вот такой некогда представлялась нам жизнь, верно? – наконец печально проговорил Шварц. – Тысячи огней и улицы, ведущие в бесконечность…
Я не ответил. Для меня жизнь была кораблем, что стоял на якоре внизу, на Тежу, а он плыл не в бесконечность… он плыл в Америку. Хватит с меня приключений, время закидало нас ими, как гнилыми яйцами. Самое замечательное приключение – действительный паспорт, виза и билет. Для скитальца против воли будничное давным-давно стало фантасмагорией, а приключение – бедствием.
– Цюрих казался мне тогда таким же, как вам нынче ночью этот город, – сказал Шварц. – Там началось то, что я считал утраченным. Вы ведь знаете, время – жиденькая заварка смерти, которой нас исподволь потчуют как безвредным ядом. Поначалу он бодрит и даже внушает нам мысль, что мы почти бессмертны… но когда капля за каплей, день за днем становится на одну каплю и один день сильнее, то оборачивается кислотой, замутняющей и разрушающей нашу кровь. Даже попытайся мы выкупить юность теми годами, что нам еще остались, ничего бы не вышло, кислота времени изменила нас, и химический состав уже не тот, разве что случится чудо. И это чудо случилось.
Он остановился, не сводя глаз с искрящегося города.
– Мне бы хотелось, чтобы эта ночь стала в моей памяти самой счастливой в жизни, – прошептал он. – А она самая страшная. Как вы думаете, память сумеет совершить такое? Должна же суметь! Чудо, когда его переживаешь, никогда не бывает совершенным, таким его делает только память… и если счастье умерло, оно ведь больше не может измениться и стать разочарованием. Остается совершенным. Если теперь я еще раз сумею воскресить его, разве не должно оно остаться таким, каким я его вижу? Не должно остаться со мной, пока я жив?