Был весенний субботник: старухи копались на грядках, попы стучали молотками, Ганя мыл окна, Голосов возился с электричеством.
— Отец Шио, зачем Боженька нас сделал? Для чего мы Ему понадобились? На хрена сдались? — выспрашивал Ганя.
— А зачэм тебе стакан?! — волновался отец Шио. — Зачэм?! Вилька зачэм? Чайник зачэм? Тарэлка? Чтобы тебе служить! Служит вилька! Служит тарэлка! Служит стакан. Вот и Господь создал человека, чтобы он Ему служил. Понимаешь?
— Ничего не понимаю. Отец Евтропий, я похож на стакан? Зачем я Ему нужен?
— Бог — это любовь. А любовь не может быть сама по себе, она должна на кого-то литься. Вот Господь и слепил тебя, чтобы любить, ты в Его любви стоишь, как под горячим душем, — говорил отец Евтропий.
— И родителей моих слепил, чтобы любить? Почему же они померли? Неувязочка!
— А ты не задавай праздных вопросов, Квашнин. Живи честно, благородно, делай своё дело. В конце концов всё встанет на свои места. Три ацетоном, совсем тусклое стекло!
— Что, пазлы соберутся?
— Соберутся. Всё станет ясно, мы всё поймем и посмеёмся сами над собой: какими же мы были дураками! Тёмными, дикими, несчастными... Ацетончиком его!
— Аминь.
В Томогавкине Ганю побили лишь раз, когда ему было четырнадцать лет, а выглядел он на все двадцать. Это случилось недалеко от квашнинского дома — старшеклассники накинулись на него с криком: «Негр, вон из Топорка»! Драка была прекращена любящей тёткой, которая, несмотря на своё расслабленное состояние, заметила безобразие и умелыми действиями одной левой вывела из строя четверых из пяти нападавших. Побили Ганю на самом-то деле из-за девушки (Ганя потом жалел, что не знает даже, какой). Девушкам нравился Ганя, рядом с ним деревенские парни весьма проигрывали, им это было обидно.
Наташка «сдала» преступников инспектору Голосову. Страж порядка пригласил их в участок для воспитательной беседы. Неизвестно, какие ужасные средневековые пытки применил Голосов к обидчикам Гани — вздёргивал ли их на дыбе или жёг на головах паклю, но результат был налицо: подростки покинули участок в страхе и смущении; никогда больше они не покушались на Ганину неприкосновенность.
Единственным, тайным, недоброжелателем Гани была в Топорке интересная начитанная женщина мадам Мешкова, но не потому, что Ганя сам по себе был ей неприятен: Мешкова вообще не любила людей, однако умело это скрывала. В собственности Мешковой находился крепкий резной дом, горделиво возвышающийся над избушками Птицыной и Квашниных. Алкоголичек Мешкова ненавидела люто: при каждом удобном случае она во всеуслышание заявляла, что желает им только поскорее сдохнуть. Птицыну ценила как единственную в Топорке интересную и начитанную женщину, с которой ей, интересной и начитанной Мешковой, «есть о чём поговорить». Мадам с удовольствием ходила к Птицыной пить чай, когда было скучно и хотелось заполучить новостей, чтобы наплести сплетен. Дачница знала, что Мешкова никогда ни о ком слова доброго не скажет, но наивно предполагала, что она «только кажется строгой». С ложной скромностью, нарочитой небрежностью собственница рассказывала о последних достижениях своего хозяйства. Птицына с восторгом слушала её и рассыпалась в комплиментах.