— Как кто? А Тишка!
— Нашла пахаря! Он, можа, годится для иной работы, только не для этой…
— Ох, и злая же ты, тетенька!
— Ну, опять расходитесь! Пошли, говорю, к пруду. Глядишь…
— И глядеть, Феня, нечего, — подал наконец свой голос и Тишка. — В пруде всех карасей повылавливали ребятишки. Они, чертенята, целыми днями лазят там с бредешками. В лес надо подаваться, бабы. Там вон сколько болот, и никто туда не ходит. Карасей и щук развелось, поди, страсть как много. Так уж и быть, отпущу завтра Феню и Марию на весь день. Пускай постараются для бригады. Ну как? — Тишка ожидал, что его предложение будет принято с радостью, женщины, по его расчету и разумению, должны были прямо-таки завизжать от восторга, но они молчали, угрюмо переглядываясь. — Чего ж вы примолкли, пришипились? О вас же хлопочу.
— Спасибо, хлопотун, заботник наш дорогой! — запела Маша. — Только в лес мы не пойдем.
— Что, ай Колымагу испужалась? — ревниво спросил Тишка. И, осклабившись, заключил пословицей: — Волков бояться — в лес не ходить.
— Ни Колымагу, ни тебя, милый Тиша, я не боюсь, не пужливая. Сами попадетесь в мой капкан, коль захочу. А вот волков страсть как боюсь. И в лесу их теперь видимо-невидимо. В селе-то от них житья не стало, а в лесу…
— Ну как хотите, — отступился Тишка и, обиженный, побрел в будку с очевидным намерением прикорнуть часок-другой.
Женщины молча разбрелись по своим делам. Поздно вечером, намаявшись с подшипниками — их надо было подтягивать чуть ли не после каждой смены, — Феня разбудила Настю. Та спросила сонным и испуганным голосом.
— Ты чего?
— Вставай.
— Зачем это?
— Пойдем, карасей наловим.
— Когда?
— Да сейчас.
— Ты что, Феня, с ума сошла? Ночью? В лес?
— Ночью. В лес. Днем-то к тракторам надо.
— Да нас бирюки сожрут. И не видать ничего.
— Бирюки, Настюша, за людьми не охотятся. И скоро луна взойдет. Есть-то завтра чего-то надо. К утру управимся. Ну как, пойдешь?
— А бредень где?
— У Апрелева двора расстелен на просушку. Мы потихоньку его…
От одной мысли, что они скоро окажутся в темном лесу, где сейчас конечно же хозяйничают звери, Настя готова была умереть; она слышала, как тоскливо заныло у нее под сердцем, как недобрый холодок пополз сперва по спине, а потом и по всему телу, но и отказать Фене она не могла, к тому же еды на завтра у них не было решительно никакой, если не считать рыжих, толстокожих огурцов, годных разве что на семена.
Они спускались с горы к Завидову быстро-быстро, и, чтобы подбодрить подругу, Феня не переставая говорила ненатурально громко. От страха перед лесными наваждениями Настя не понимала, что говорили ей, и отвечала невпопад, и голос ее дрожал, и сама вся тряслась, хоть Феня и обнимала ее за плечи горячей своей рукой.