Бомба попала в один-единственный дом, все остальное было невредимо. Сады купались в утреннем свете, березы шумели на ветру, золотом сияли нарциссы, расцвели первые деревья, словно усыпанные мириадами белых и розовых мотыльков, – только дом Биндинга был беспорядочной грудой обломков, громоздившейся в саду вокруг кратера, на дне которого, отражая небо, стояла вода. Секунду-другую Гребер не двигался, не сводя с нее глаз, словно не веря. Бог весть почему он всегда считал, что с Альфонсом ничего случиться не может. Медленно подошел ближе. Птичья купальня разбилась. Дверь дома висела на кустах сирени. Оленьи рога валялись на лужайке, словно под ними похоронены животные. Ковер ярким стягом варвара-завоевателя цеплялся в вышине за кроны деревьев. На цветочной клумбе стояла бутылка «Наполеона», словно темная бутылочная тыква, неожиданно выросшая там за ночь. Гребер поднял ее, осмотрел и сунул в карман. Вероятно, погреб уцелел и его откопали, подумал он. Прошел к задней стороне дома. Черный ход уцелел. Он открыл дверь. Внутри что-то шевельнулось.
– Госпожа Кляйнерт! – окликнул он.
Ответом был громкий всхлип. Женщина встала, вышла из полуобвалившегося помещения на улицу.
– Бедный хозяин! Он был такой добрый!
– Что случилось? Он ранен?
– Он погиб. Погиб, господин Гребер. А ведь такой был жизнерадостный!
– Погиб?
– Да. В голове не укладывается, верно?
Гребер кивнул. Смерть никогда не укладывается в голове, сколь бы часто ты ее ни видел.
– Как это произошло? – спросил он.
– Он находился в погребе. Но погреб не выдержал.
– Погреб не был рассчитан на тяжелые бомбы. Почему он не пошел в убежище на Зайдельплац? Оно же всего в нескольких минутах пешком.
– Думал, обойдется. К тому же… – Госпожа Кляйнерт помедлила. – С ним была дама.
– Что? Днем?
– Она с вечера осталась. С вечера накануне. Крупная такая блондинка. Господин крайсляйтер любил крупных блондинок. Я подала курицу, когда начался налет.
– Дама тоже погибла?
– Да. Они даже толком не оделись. Господин Биндинг в пижаме, а дама в тонком шелковом пеньюаре. Так их и нашли. Я ничего не могла поделать. За что ему такое! Хотя бы в мундире!
– Не знаю, какая разница, раз уж ему суждено было умереть, – сказал Гребер. – Он успел пообедать?
– Да. Весьма основательно. С вином и его любимым десертом. Яблочный пирог со сбитыми сливками.
– Ну вот видите, госпожа Кляйнерт. Тогда смерть была прекрасная. Мне бы так. В самом деле, вам совершенно незачем плакать.
– Слишком уж рано.
– Всегда слишком рано. Думаю, даже в девяносто. Когда похороны?
– Послезавтра в девять. Он уже в гробу. Хотите его увидеть?