– А вы уцелели.
– Уцелел.
Гребер смотрел на Йозефа.
– Как же вы, наверно, нас ненавидите, – сказал он.
Йозеф пожал плечами.
– Ненавидеть! Кто может позволить себе такую роскошь! Ненависть делает неосторожным.
Гребер взглянул на окно, под которым высилась куча обломков разрушенного дома. Слабый свет маленькой лампы в комнате словно бы помутнел. Чуть поблескивал на глобусе, который Польман задвинул в угол.
– Вы вернетесь на фронт? – любезно спросил Йозеф.
– Да. Вернусь воевать ради того, чтобы ваши преступные гонители еще какое-то время оставались у власти. Может быть, достаточно долго, чтобы поймать вас и повесить.
Йозеф молчал, только легонько шевельнул рукой в знак согласия.
– Вернусь, потому что иначе меня расстреляют, – сказал Гребер.
Йозеф молчал.
– Вернусь, потому что, если дезертирую, моих родителей и мою жену посадят в тюрьму, бросят в лагерь или убьют.
Йозеф молчал.
– И я знаю, мои доводы вовсе не доводы и все-таки доводы для миллионов. Как же вы нас, наверно, презираете!
– Не тщеславьтесь, – тихо сказал Йозеф.
Гребер воззрился на него. Недоумевая.
– О презрении никто не говорит, – сказал Йозеф. – Только вы. Почему вам это так важно? Разве я презираю Польмана? Разве презираю людей, которые прячут меня, хотя каждую ночь рискуют жизнью? Разве без них я остался бы в живых? Как же вы наивны! – Он вдруг опять улыбнулся. Улыбка тенью скользнула по его лицу, как бы сама по себе. – Мы отклонились от темы. Не стоит слишком много говорить. И слишком много размышлять. Пока не стоит. Это ослабляет. И вспоминать тоже не стоит. Пока не время. В опасности нужно думать только о том, как спастись. – Он кивнул на консервы. – Вот это поможет. Я возьму. Спасибо.
Он собрал банки с консервами, спрятал за книгами. И сделал это до странности неловко. Гребер увидел, что верхние фаланги пальцев у него изуродованы и без ногтей. Йозеф заметил его взгляд.
– Маленькое напоминание о лагере. Воскресное развлечение некоего шарфюрера. Он называл это зажиганием рождественских свечек. Заостренных спичек. Лучше бы на моих ногах упражнялся. Меньше бросалось бы в глаза. А то ведь быстро опознаю́т. Не везде можно ходить в перчатках.
Гребер встал.
– Вам поможет, если я отдам вам свою старую форму и солдатскую книжку? Вы бы могли кое-что там подправить. А я скажу, что она сгорела.
– Спасибо. Не надо. На ближайшее время я стану румыном. Польман придумал и все устроил. Он большой мастер по этой части. А с виду не скажешь, верно? Я стану румыном, членом «Железной гвардии», другом партии. Внешне вполне сойду за румына. И увечья мои легче объяснить. Дескать, коммунисты виноваты. Вы сразу заберете и постель, и чемоданы?