Он поднялся по ступенькам. На лестничных площадках стояли ведра с песком и водой. На стенах расклеены объявления. Он позвонил и удивился, что звонок работает. Немного погодя дверь осторожно открыла унылая старушенция.
– Госпожа Циглер, – сказал Гребер. – Я – Эрнст Гребер.
– Да-да… – Женщина смотрела на него. – Да… – Она помедлила, потом сказала: – Проходите, господин Гребер. – Открыла дверь пошире и, впустив его, заперла ее на задвижку. – Отец! – крикнула она в квартиру. – Ничего страшного. Это Эрнст Гребер. Сын Пауля Гребера.
В гостиной пахло воском. Линолеум на полу блестел как зеркало. На подоконнике – комнатные цветы с большими листьями в желтых пятнышках, словно на них накапали сливочного масла. За диваном висел коврик с красной, вышитой крестиком надписью: «Дом родной – что клад златой».
Из спальни вышел Циглер. С улыбкой. Гребер заметил, что он взволнован.
– Никогда не знаешь, кто придет. Вас мы уж точно никак не ждали. С фронта?
– Да. Ищу родителей. Дом разбомбило.
– Снимайте ранец, – сказала госпожа Циглер. – Я сварю кофе. У нас еще остался хороший ячменный.
Гребер отнес ранец в переднюю.
– Я грязный, – сказал он. – А у вас тут такая чистота. Отвык уже.
– Ничего-ничего. Садитесь. Сюда, на диван.
Госпожа Циглер скрылась на кухне. Циглер нерешительно посмотрел на Гребера:
– Н-да…
– Вы ничего не слышали о моих родителях? Не могу их найти. В отделе прописки ничего не знают. Там у них полная неразбериха.
Циглер покачал головой. Жена его опять стояла в дверях.
– Мы никуда не выходим, – быстро сказала она. – Давно уже. И мало что узнаём, Эрнст.
– Разве вы их не видели? Когда-нибудь наверняка видели.
– Давно. Месяцев пять-шесть назад. Тогда… – Она осеклась.
– А что было тогда? – спросил Гребер. – Как у них обстояли дела?
– Ну они были живы-здоровы. В смысле, ваши родители, – ответила хозяйка. – Правда, с тех пор, конечно…
– Да… – сказал Гребер. – Я видел. На фронте мы, понятно, знали, что города бомбят, но не представляли себе, как все это выглядит.
Циглеры молчали. И не смотрели на него.
– Кофе сейчас будет готов, – сказала госпожа Циглер. – Вы ведь выпьете глоточек, а? Чашечка горячего кофейку никогда не вредит.
Она поставила на стол чашки, расписанные голубыми цветами. Гребер смотрел на них. У них дома были такие же. Почему-то этот узор назывался луковым.
– Н-да… – опять вздохнул Циглер.
– Как по-вашему, родителей не могли вывезти из города? – спросил Гребер.
– Все может быть. Мать, там вроде еще оставалось печенье, которое привез Эрвин? Достань, угости господина Гребера.
– Что поделывает Эрвин?