– Гробы остались в тылу, – сообщил Мюкке. – У нас было несколько штук для особых случаев. Они достались русским. Надеюсь, пригодятся им.
Штайнбреннер хохотнул. Раэ не засмеялся.
– Можем сколотить гроб?
– Слишком много времени потребуется, господин лейтенант, – сказал Гребер. – Тело чересчур размякло. Да и подходящие доски в деревне вряд ли найдутся.
Раэ кивнул.
– Положите его на плащ-палатку. В ней и похороним. Выройте могилу и сколотите крест.
Гребер, Зауэр, Иммерман и Бернинг понесли обмякшее тело к церкви. Хиршман нерешительно пошел следом, с сапогом, в котором были остатки ноги.
– Фельдфебель Мюкке! – сказал Раэ.
– Господин лейтенант!
– Сегодня сюда доставят четверых пленных русских партизан. Завтра утром они будут расстреляны. Наша рота получила соответствующий приказ. Опросите взвод, есть ли добровольцы. Иначе людей назначит канцелярия.
– Слушаюсь, господин лейтенант!
– Одному богу известно, почему именно мы! Хотя при нынешней неразберихе…
– Я доброволец, – сказал Штайнбреннер.
– Хорошо. – Лицо Раэ не дрогнуло. По расчищенной в снегу дорожке он зашагал обратно.
Обратно к своей печке, подумал Мюкке. Слабак! Что уж тут особенного – расстрелять нескольких партизан? Будто они не укокошили сотни наших парней!
– Если русских доставят вовремя, пускай они заодно и для Райке могилу выроют, – сказал Штайнбреннер. – Тогда нам не придется пуп надрывать. Одно к одному. Верно, господин фельдфебель?
– Да как хотите! – Мюкке разозлился. Ишь, умник выискался, думал он. Тощий дылда, каланча в роговых очках. Лейтенант еще с той, первой войны. На этой в звании так и не повышен. Храбрый, конечно, ну а кто не храбрый? Но по натуре не командир.
– Какого вы мнения о Раэ? – спросил он у Штайнбреннера.
Тот недоуменно воззрился на него:
– Он же наш ротный, так?
– Ясное дело. Но вообще?
– Вообще? В каком смысле «вообще»?
– Ни в каком, – буркнул Мюкке.
– Достаточно глубоко? – спросил старший из русских, мужчина лет семидесяти, с грязными седыми усами и очень синими глазами. Он кое-как говорил по-немецки.
– Заткнись, говорить будешь, только когда спросят, – отрезал Штайнбреннер. Он здорово оживился. Глаза его следили за женщиной, которая была среди партизан. Молодая, крепкая.
– Надо поглубже, – сказал Гребер. Вместе со Штайнбреннером и Зауэром он охранял пленных.
– Для нас? – спросил русский.
Штайнбреннер быстро и легко подскочил к нему, с размаху хлестнул ладонью по щеке.
– Я же сказал, дед, заткни варежку. Тут тебе не базар!
Он ухмыльнулся. В лице не было злобы. На нем читалось лишь удовольствие, с каким ребенок отрывает лапки мухе.