– Такому быстро учишься.
– Ты научился?
– Конечно, – ответил Гребер. – Иначе бы не выжил.
– Хорошо бы и мне научиться.
– Ты давным-давно научилась. Жизнь наша сама за этим следит. Добывает резервы где может. А в опасности не ведает ни слабости, ни сантиментов.
Он придвинул ей стакан.
– Так тоже надо? – спросила она.
– Да. Сегодня вечером непременно.
Она пила, а он смотрел на нее, потом сказал:
– Давай не будем говорить о войне, хотя бы некоторое время.
Элизабет откинулась назад.
– Давай вообще помолчим.
– Ладно.
Оба сидели и молчали. Было очень тихо, и мало-помалу в тишине оживали мирные звуки ночи, которые не нарушали ее, только делали еще глубже, – легкий ветерок, словно дыхание лесов, крик совы, шелест в траве и бесконечная игра облаков и света. Тишина набирала силу, поднималась, окружала их и проникала внутрь, с каждым вздохом все больше, и само дыхание становилось тишиной, стирало и развеивало, делалось мягче, продолжительнее и было уже не врагом, а далеким, добрым сновидением…
Элизабет шевельнулась. Гребер вздрогнул и огляделся.
– Ну что ты скажешь! Я заснул.
– Я тоже. – Она открыла глаза. Рассеянный свет собрался в них, сделав совершенно прозрачными. – Давно я так не спала, – с удивлением сказала она. – Всегда при свете, в страхе перед темнотой и внезапным пробуждением и ужасом… не как сейчас…
Гребер молчал.
Не спрашивал ни о чем. Любопытство умирало во времена, когда происходит так много всего. Его лишь слегка удивляло, что сам он спокойно сидит, окутанный чистым и ясным сном, как подводная скала развевающимися водорослями. Впервые после отъезда из России он не чувствовал напряжения. Мягкая умиротворенность нахлынула на него, как полая вода, что вдруг поднялась и словно бы нежданно-негаданно зеркальной своей гладью вновь соединила иссохшие, спаленные земли в одно целое.
Они спустились с холма в город. Опять шли по улице, вокруг снова веяло холодным запахом давних пожаров, и черные, замаскированные окна сопровождали их, будто процессия катафалков. Элизабет поежилась:
– Раньше дома и улицы были полны света, и это казалось совершенно естественным. Привычным для всех. Только теперь понимаешь, что́ это было…
Гребер посмотрел вверх. Небо ясное, безоблачное. Как по заказу для самолетов. И уже поэтому слишком для него светлое.
– Так почти всюду в Европе. Только Швейцария, говорят, ночью вся в огнях. Они включают свет, чтобы летчики видели: внизу нейтральная страна. Мне рассказывал один парень, который летал со своей эскадрильей во Францию и Италию. Мол, там как бы остров света – света и мира, ведь они неразделимы. А вокруг мрак; Германия, Франция, Италия, Балканы, Австрия и все прочие страны, участвующие в войне, словно под бесконечным саваном.