– Нам был дарован свет, и он сделал нас людьми. А мы его убили и опять стали пещерными троглодитами, – сердито бросила Элизабет.
Сделал нас людьми? – подумал Гребер. Это уж слишком. Но Элизабет, кажется, вообще склонна к преувеличениям. Хотя, пожалуй, она права. У животных нет света. Нет света, нет огня. И бомб нет.
Они стояли на Мариенштрассе. Гребер вдруг увидел, что Элизабет плачет.
– Не смотри на меня, – сказала она. – Не надо было пить. Я же не умею. Мне не грустно. Просто все вдруг как-то распалось.
– Ну и пусть распалось, не обращай внимания. Со мной происходит то же самое. Без этого никак.
– Без чего?
– Без того, о чем мы недавно говорили. Ну насчет отвернуться в другую сторону. Завтра вечером мы не станем бродить по улицам. Пойдем с тобой куда-нибудь, где света столько, сколько можно найти в этом городе. Я разузнаю.
– Зачем? Ты можешь найти себе компанию повеселее.
– Мне не нужна веселая компания.
– Что-что?
– Не нужна мне веселая компания. Не по мне она. И другая не нужна, с сочувствием. Его и днем хоть отбавляй. Фальшивого и искреннего. Да ты, наверно, и сама знаешь.
Элизабет больше не плакала.
– Да, – сказала она. – Знаю.
– У нас с тобой по-другому. Нам незачем притворяться друг перед другом. Это уже много. И завтра вечером мы пойдем в самый светлый городской ресторан, поужинаем, выпьем вина и на один вечер забудем все это окаянное существование!
Она посмотрела на него:
– Так тоже надо?
– Да. Тоже. Надень самое светлое платье, какое у тебя есть.
– Ладно. Приходи в восемь.
Он вдруг почувствовал на лице ее волосы, потом губы. Словно быстрый порыв ветра – и она исчезла в парадном, прежде чем он успел хоть что-то понять. Нащупал бутылку в кармане. Пустая. Он поставил ее возле соседнего дома. Вот и еще один день миновал, подумал он. Хорошо, что Ройтер и Фельдман не видят меня сейчас! Что бы они сказали!
– Ну ладно, парни, признаю́сь, – сказал Бёттхер. – Переспал я с хозяйкой. А что было делать? Что-то ведь надо было делать! Для чего иначе отпуск-то? Прикажете возвращаться на фронт этаким телком?
Сидя возле койки Фельдмана, он пил кофе из крышки от котелка, а ноги держал в ведре с холодной водой. С тех пор как разбил велосипед, натер мозоли.
– А ты как? – спросил он Гребера. – Чем сегодня занимался? Ходил утром по инстанциям?
– Нет.
– Нет?
– Дрых он, – объяснил Фельдман. – До сегодняшнего полудня. Пушками не разбудишь. Впервые показал, что с мозгами у него полный порядок.
Бёттхер вытащил ноги из воды, осмотрел подошвы. Сплошь в больших белых пузырях.
– Вы только гляньте! Я же здоровый, крепкий мужик, а ноги чувствительные, как у младенца. Всю жизнь так. Не грубеют они. Чего я только не пробовал. И ведь сызнова пора в дорогу.