— Слышал, что бают? — Фёдор, хрустя галькой, подошёл к Никите.
Тот развёл небольшой костерок в стороне от других биваков. Дерева на берегу хватало, галечный пляж весь завален корягами, число которых каждый год умножалось в сезон штормов. Никита сидел на сыром бревне, которое приволок от самой кромки воды. Фёдор мочить задницу побрезговал и уселся прямо на гальке, вытянул ноги к огню, красуясь сапогами. Ветлужанин покосился на товарища.
— Ты нынче богатый, смотрю. Не попорть добычу-то.
— Ничё им не будет. С мёртвого басурмана снял. К берегу прибило. Не просохли ещё. На тебя не было, звиняй. Да и поди найди ещё на копыто твоё.
Никита усмехнулся и потёр одну босую ступню о другую.
— Мне без надобности, я и так привычный.
— Ой ли? — прищурился Фёдор.
— Не веришь? Я, брат, c двенадцати лет при монастыре обитал. Да и до того не на перинах спал.
— Ага. Скажи ещё, что роду ты холопского, а что сын боярский — то соврал.
— Толку-то с того вранья, коли всё одно. Почитай — на той же скамье, что и ты сидел. Что сын боярский, что холоп, один хрен.
— Ну я-то не холоп. — сказал Фёдор и поинтересовался, — так и впрямь соврал?
Не знакомые друг с другом прежде, из всего московского полона лишь они двое угодили на галеру, захваченную Каэтани. Никита при нашествии на Москву крымского хана Девлет-Гирея бился на Таганском лугу в Передовом полку князя Михайлы Воротынского. Был оглушён и схвачен татарами. Фёдор попал в плен чуть позже, будучи легко раненым в сече у острога за Неглинной, того самого, с которого начался великий пожар, уничтоживший Москву. Случилось это в конце мая, а познакомились они только в начале сентября, уже на галере. Друг о друге знали мало, почитай ничего, кроме того, что земляки. Не очень-то на турецкой галере словом перекинешься.
— Не соврал, — сказал Никита, — роду я действительно знатного. Да вот только всё наследство моё — одна отцова сабля. Если бы не дед с белозерской братией, пошёл бы по миру. Или на Волгу с кистенём.
— Отец-то помер, стало быть? — поинтересовался Фёдор.
— От черемисской стрелы, — кивнул Никита. — Он под началом князя Ивана Мстиславского воевал. На луговой стороне. Мне тогда двенадцать годков было. Мамка горя не вынесла, слегла и не поднялась больше. Дед к себе забрал, в Кирилло-Белозерский монастырь. Там и жил, покуда в возраст не вошёл. Деда уважали. Он, покуда в монахи не подался, басурман крошил без счёта. И князь Иван его помнил, и у братии дед был в почёте. Потому снарядили меня в царёву службу честь по чести.
— Ишь ты… — проговорил Фёдор, задумчиво ковыряя прутом угли.