«Поле боя» усеяно и расстрелянными «боеприпасами» из политического арсенала – социалистического и коммунистического. Причем если в «Стамбульском экспрессе» глашатаем авторской позиции в этом плане, бесспорно, был коммунист Циннер, то на сей раз (как и в следующем романе «Меня создала Англия») писателя больше занимает сам по себе клубок общественных (не в последнюю очередь классовых) противоречий. Напомним, что двадцатилетним юношей Грин был кандидатом в члены коммунистической партии (правда, всего один месяц). Трудно сказать, была ли симпатия к рабочему классу, которую он демонстрировал и декларировал на протяжении 1930-х, искренним чувством или всего лишь данью моде, но благонамеренно-либеральным советским исследователям (не говоря уж об издателях) он тем самым помог изрядно. Вот что – всего за год до крушения СССР, а значит, уже глотнув воздуха перемен, – пишет в предисловии к однотомнику Грина (Москва, «Радуга», 1990) один из них о так и не переведенном у нас романе «Поле боя» (называя его «Это поле боя», что представляется не совсем верным):
«На остросоциальном материале построен и роман с символическим названием „Это поле боя“ (1934). Молодой рабочий, коммунист Доувер (явная описка; правильно: Дровер. – В. Т.), оказывается в тюрьме за непреднамеренное убийство полисмена. Ему грозит либо смертная казнь, либо восемнадцатилетнее тюремное заключение. „Поле боя“, в трактовке Грина, – не только напряженность социальных столкновений, но и конфликты, возникающие в сфере сугубо личной. И товарищи по партии, и власти предержащие рассматривают Доувера как пешку в своей большой игре. Вторых беспокоит, как будут реагировать рабочие на казнь Доувера. Первые же полагают, что смерть Доувера и спровоцированное ею возмущение масс полезнее для их целей, чем длительное тюремное заключение. Одним словом, Доувер как таковой не интересует ни тех, ни других».
Пешкой в большой игре категорически отказывается признавать себя и Джон Уилмот, второй граф Рочестер, – герой написанного тогда же, но не нашедшего издателя вплоть до 1970-х биографического романа Грина «Обезьянка лорда Рочестера». Пешкой в игре между королем-протестантом и его братом-католиком, в игре между пороком и добродетелью, между Добром и Злом, наконец, между Богом и дьяволом (нехотя допуская возможность существования первого из них – и категорически исключая наличие второго). По сути дела, «Рочестер» – первый «католический» роман писателя, и кропотливой работой над ним как раз в годы написания «Стамбульского экспресса» и «Поля боя», не исключено, объясняется отсутствие или, вернее, не слишком отчетливое присутствие соответствующих мотивов в обеих этих книгах (да и в романе «Меня создала Англия»): религиозные мысли и сомнения Грина первой половины 1930-х «канализовались» в жизнеописание начисто забытого на тот момент поэта XVII века – «несуществующего Рочестера». Однако это произведение выпало на сорок лет из литературного процесса – и соответственно не в полной мере учтено пишущей о Грине критикой.