Элиот был новатором, но не был первопроходцем. Эта честь принадлежит Эзре Паунду («мастеру, большему чем я», в, не исключено, искренней оценке Элиота). Элиот «разбавил» чрезмерно концентрированную поэтику Паунда – и добился сравнительно широкого успеха, в котором тому было отказано судьбою. Отечественному читателю уместно предложить параллель: Хлебников – Паунд и Маяковский – Элиот, да и творческая воля Элиота (о чем уже шла речь выше) была, пожалуй, не слабее, чем у Маяковского. Да и множество совпадающих тем и мотивов – антибуржуазность, антиклерикализм, воинствующее безбожие – роднят раннего Элиота с ранним же Маяковским. Да и пришли они в поэзию, пусть и не будучи ровесниками, практически одновременно. Одновременно обозначился и экзистенциальный кризис: вот только вышли они из него по-разному – разуверившийся в социализме Маяковский покончил с собой, разуверившийся в собственном (проникнутом скепсисом) творчестве Элиот пришел к Богу.
Поворот этот обозначился в поэмах «Пепельная Среда» и «Четыре квартета»: Элиот превратился в католического поэта… и практически прекратил писать стихи. Оставшись до конца дней чрезвычайно почитаемым литератором, живым классиком, женившись за семь лет до смерти – подобно Гете – на собственной домоправительнице – хочется верить, обретя покой… Но поэтом быть перестав. Сочинив разве что шуточную «Популярную науку о кошках» (послужившую либретто для знаменитого мюзикла), написав несколько стихов на случай и четыре стихотворные драмы, в которых – на новообретенный католический лад – полемизировал с Фрейдом. Первая стихотворная драма, а точнее, трагедия – «Убийство в соборе» – исполнена еще подлинно поэтического вдохновения. И хотя именно «Пепельная Среда» и в особенности «Четыре квартета» считаются в академическом литературоведении (а сейчас в нашей охваченной новоправославным пылом интеллигентской среде тем более) вершинами его творчества, славой своей и непреходящей актуальностью стихов обязан Элиот «Пруфроку» и «Суини», «Полым людям» и «Бесплодной земле» – вещам бого- и человекоборческим.
(И здесь опять напрашивается параллель с Маяковским: в советской школе проходили «Хорошо» и «Ленина», а наизусть учили «Облако в штанах» и «Флейту-позвоночник».) Правда, следует признать, что католицизму (в отличие от православия) имманентно присуще внутреннее беспокойство, неизбывное внутреннее напряжение, – и в «Четырех квартетах» оно присутствует тоже.
Поэзия Элиота не слишком поддается переводу: во-первых, как уже отмечено выше, многие аллюзии не прочитываются или просто-напросто пропадают; во-вторых, будучи переведены буквально (или, точнее, недостаточно радикально), иные находки Элиота выглядят по-русски банальностями; наконец, английская поэзия в целом эмоционально беднее и сдержаннее русской – и там, где англичанину кажется, будто он орет «во весь голос» (еще одна цитата из Маяковского), нам кажется, будто он всего лишь вежливо переспрашивает, не поняв с первого раза заданный ему вопрос. К счастью, в данном издании имеется возможность привести многое в двух-трех переводах, чем несколько нивелируется вынужденная компромиссность и ущербность каждого из них, взятого в отдельности. Среди переводчиков книги покойный Андрей Сергеев (1933–1998), первым выпустивший отдельной книгой «своего» Элиота еще в шестидесятые годы и переработавший это издание в 1997 году, поэт, прозаик и мемуаристка Нина Берберова, опытные переводчики Сергей Степанов и Ян Пробштейн, а также составитель книги. У каждого из нас – как и у переводчиков, в книгу по тем или иным причинам не включенным (а вообще-то Элиота переводили сравнительно мало), – свой Элиот, не похожий или не слишком похожий на Элиота у остальных. Не похожий в том числе и ритмически: авторская ритмика Элиота оставляет возможность для множества интерпретаций. По-разному – точной рифмой, неточной, ассонансом, рифмоидом – можно передавать и его рифмы. Можно сохранять или несколько изменять строфику. Все это в пределах теоретически или, вернее, традиционно допустимого. Сложнее – с многослойной лексикой Элиота, разнообразием интонаций, афоризмами или полуафоризмами: здесь читателю надо полагаться исключительно на собственный вкус, как полагался на него, работая над стихами, каждый из переводчиков. Стихи Элиота – и в оригинале, и в переводе – требуют определенных интеллектуальных усилий: будем надеяться, что читателю воздается за эти усилия.