Привлекала современников и широта палитры ставшего знаменитым поэта. Жанровая: от монументальных поэм и ораторий до пронзительных лирических фрагментов; баллады, оды, секстины, сонеты, античные строфы и свободный стих. Стилистическая и интонационная: от высокого трагизма до грубого гротеска, даже бурлеска. Тематическая: от религиозных и философских прозрений до жанровых сценок и баллад. Привлекала виртуозность во всем, за что он брался на поприще поэзии, дар Протея, – и в то же время удивительная внутренняя гармония, не покидающая поэта в самых эксцентрических эскападах. И если поэт на Западе в двадцатые – тридцатые годы еще мог быть поэтом, мог ощущать связь не только с традицией, но и с – пусть презираемым – обществом, то таким поэтом, наряду с Элиотом и (в меньшей степени) Эзрой Паундом, наряду с Йейтсом и Диланом Томасом, был для англоязычной (в первую очередь – британской) читающей публики именно Оден.
«Шутовским хороводом» назвал жизнь британского света и полусвета в двадцатые Олдос Хаксли. «Полыми людьми» окрестил участников хоровода Элиот. «Офицеры и джентльмены», – криво усмехался Ивлин Во. В бесполости упрекал современников Д. Г. Лоуренс. По-прежнему воспевал имперскую и рыцарскую доблесть вышедший из моды Киплинг. Технократические ужасы продолжал пророчить вышедший из моды Уэллс. Возвышение и гибель рода описывал Голсуорси. Отсюда, из британского далека, пожар, охвативший шестую часть суши, казался скорей живописным зрелищем, нежели угрозой бездомному и праздничному времяпрепровождению. А Веймарская Германия, преодолев в 1922 году инфляцию и разруху, стояла скалой. Апокалипсические настроения, владевшие молодыми английскими поэтами, и прежде всего Оденом, получили первое подтверждение в дни всемирного экономического кризиса. Почва дрогнула и начала уходить из-под ног.
О чем писал ранний Оден? О водоразделе, с высоты которого важно не только полюбоваться открывающейся красотой, но и помянуть павших в бессмысленной борьбе с природой. О диверсанте, гибнущем в глубоком вражеском тылу. О плоских «словах по берегам» современной цивилизации, которым надлежит внимать «тугим ухом» – то есть попросту не внимать. О «сатанинском мраке», затмевающем ясный (Божий) день. Слово «Божий» не зря заключено в предыдущей фразе в скобки – именно такой, исполненной сомнений и агностицизма, была религиозность Одена – и такою она, за исключением редких моментов просветления (епифании, как сказал бы Джойс), оставалась на протяжении всей жизни.
Самопознание – сократический ключ человеческой жизни. Самопознание, строго говоря, – единственный источник творческого вдохновения. «Задать тяжелый вопрос крайне просто, – заметил молодой Оден, – трудно найти на него достойный ответ». И десятилетие спустя осмеял в стихотворении «Лабиринт» примитивность научной логики, согласно которой правильно заданный вопрос обеспечивает достоверность или хотя бы приемлемость ответа. И все же вопросы, адресованные главным образом самому себе, наполняют и пронизывают его поэзию, и многие из этих вопросов впервые сформулированы самим Оденом.