Боюсь, что у читателя этих заметок, если он еще не знаком с творчеством Додерера, могло создаться впечатление о нем как о писателе геометрически четкого рисунка. Нет ничего более ошибочного! Немотивированность событийного ряда внешне торжествует в его прозе над заданной концепцией, создавая у читателя ощущение хаотичности и необязательности, которое в эпических романах преодолевается далеко не на первой сотне страниц и далеко не без усилий. Писатель вполне овладел гомеровским искусством эпического замедления и даже несколько злоупотребляет им, крупного и мелкого плана для него как бы не существует. Его романы населены десятками персонажей, вовлекаемых в круг повествования своего рода цепной реакцией или, прибегая к более безобидному сравнению, разветвленной системой связей и знакомств, что, впрочем, было характерно для коррумпированного на всех уровнях австро-венгерского общества – главного и единственного предмета описания в прозе Додерера. Скажем, этот конюх (следует его подробное жизнеописание) появился на страницах романа потому, что за него просил его господин, сельский помещик (подробное жизнеописание), за которого просили взятые им в услужение девицы, бывшие проститутки (подробное жизнеописание), попавшие в роман потому, что за них просила консьержка (подробное жизнеописание ее, а также ее мужа и сына), за которую просил ее жилец (подробное жизнеописание), попавший в роман потому, что за него просил его хозяин – один из главных персонажей романа «Слуньские водопады», – цепочка далеко не самая длинная. Таких цепочек выстраивается несколько (на что уходит от двухсот до семисот страниц), после чего они начинают пересекаться и перепутываться (сколько страниц уходит на это, сказать трудно, потому что «Слуньские водопады» – лишь первая часть тетралогии «Роман № 7»). Если добавить, что действие разворачивается либо в двух временных пластах, либо в ретроспективном порядке, и что персонаж, как бы случайно попавший на страницы романа, может столь же случайно с них слететь (вспоминается пьеса «Мир наизнанку» немецкого романтика Людвига Тика, в которой надоевшего персонажа сгоняют со сцены в зрительный зал), и что автор с рассказчиком, то сливаясь в одно лицо, то понарошку ссорясь, ведут с читателем затейливую игру в духе брехтовского «очуждения», то станет ясно, что проза Додерера не для любителей легкого чтения. Может быть, всего лишь в третий раз (после Фолкнера и Маркеса) наш читатель сталкивается с таким вопиющим авторским своеволием (считая, конечно, лишь те случаи, когда за этим своеволием скрыто нечто серьезное и глубокое).