Интенсивность сопутствующих усилий, эмоциональные затраты на восприятие оказываются у Додерера самодостаточными, более того, они служат как бы моральным оправданием не всегда корректных человеческих поступков. Так, заглавный герой романа «Освещенные окна, или Человеческое становление канцелярского советника Юлиуса Цихаля» (1950) занят весьма малопочтенным делом: он, по скудости и ничтожеству собственной жизни, подглядывает в подзорную трубу, а позднее и в своего рода телескоп за жильцами дома напротив. Но, когда подглядывание, начатое случайно, продолженное из скуки и постепенно занимающее Цихаля все больше, становится всепоглощающей страстью, оно оборачивается не помешательством (как можно было бы ожидать), а обновлением, «человеческим становлением» и – достаточно, впрочем, комичным – личным счастьем, ибо всепоглощающая страсть заслуживает, по Додереру, именно такого воздаяния. Обратим внимание и на удвоенное название романа, что для Додерера крайне характерно (ср.: например, «Штрудльхофштиге, или Мельцер и глубина лет», 1951) и в плане столкновения двух действительностей – символично.
Не следует, однако, думать, что философия двух действительностей призвана будить этакий бодряческий оптимизм: самораскрытие человеческой души меняет жизнь, приводит к превращению биографии в судьбу, но судьба сама по себе трагична. Для героев романа «Окольный путь» (1940) путь к себе становится путем к смерти, хотя и здесь наличествует своеобразный парадокс: пока герои страдают, они живут; когда страдание в силу смехотворности своей причины делается невозможным, они умирают. Действие этого исторического романа разворачивается в эпоху венского барокко (середина XVII века), и мастерски воссозданная барочная избыточность чувствований дополнительным гнетом ложится на плечи центральных персонажей – графа Куэндиаса и отставного капрала Брандтера. Их жизни сплетены в нераспутываемый клубок мгновенным и оказавшимся неадекватным ее внутренней сущности самораскрытием некоей служанки Ханны, вызволившей Брандтера из петли, пленившей истинностью и красотой этого порыва Куэндиаса – и навсегда погрузившейся в прежнее дремотное состояние, в глухоту, до которой не докричаться.
В последние годы у нас много пишут о мифе XX века, но тему эту трактуют порой несколько примитивно. Стоит в современном романе появиться кентавру или Харону, как его спешат записать по разряду мифотворчества. Меж тем отличительная черта мифа – немотивированность событийного ряда, и в этом он сходен с историей (это было так, потому что это было так). В романах Додерера такая немотивированность уживается с концептуальностью, что и позволяет выделить в них мифологическое начало. В том же «Окольном пути» эскадрон Куэндиаса становится на постой в селе, где живут Брандтер и Ханна, только потому, что – как хочет внушить нам писатель – именно так и было, так должно было быть, чтобы рок свершился, трагедия была доиграна и тяжкий занавес отделил эту историю от хитросплетения столь же немотивированных историй, в котором пребываем мы. В то же время в романе присутствует и миф низшего рода: аллегорический балет об Аполлоне и Дафне, разыгрываемый в императорском дворце, трактует тему женского сердца, «похожего на сжатый детский кулачок», впрямую соотносимую с сюжетом «Окольного пути».