Он рассказывал мне об этом со смущением, досадой, что так вышло, и в то же время с неподдельным юмором.
Мог ли он думать тогда, что смерть, которая стояла над распростертым на больничной койке Гехтом, нависает уже и над ним самим? Гехт умер 10 июня 1963 года, Асеев пережил его на месяц с небольшим. Конечно, все знали, что Николай Николаевич болен туберкулезом, но ведь он болел в течение десятилетий. Скрипучее дерево два века живет, говорят в народе. И все мы уже привыкли, что Асеев кашляет, не выходит из дому без крайней необходимости, что он худой и ветхий. Казалось, что так оно и будет всегда. Но он простудился, случилось воспаление легких, и спасти Николая Николаевича уже не удалось.
Многое еще вспоминается мне. После встречи руководителей партии и правительства с творческими работниками мы заговорили об абстракционистах, и Асеев вдруг рассказал мне давний эпизод.
В первые годы революции судьба занесла Асеева на Дальний Восток. Жил там и Давид Бурлюк.
Вместе они ездили выступать. Денег было мало. Однажды — кажется, это случилось во Владивостоке — Бурлюк решил устроить выставку своих картин. Сняли зал, развесили полотна, навели последний лоск, заперли помещение и ушли ночевать в гостиницу.
Все шло гладко, по городу висели афиши. Но Бурлюк был мрачен. Расхаживая по номеру, он бормотал себе под нос: «Не пойдут!»
«Ну почему же не пойдут?» — возражал Асеев. Но Бурлюк не успокаивался. «Нет, не пойдут. Может быть, в первый день несколько человек придет, и все… Прогорим! Надо что-то придумать».
Он задумался, потом взял чистый холст, натянутый на подрамник, полез под кровать, вытащил свой несвежий носок и прикрепил его в центре холста. Отставил, полюбовался и удовлетворенно сказал: «Вот. Теперь хорошо!»
«Что вы делаете, Додя!» — воскликнул Асеев.
«Коля, вы ничего не поняли, — безапелляционно заявил Бурлюк. — Это будет гвоздь выставки. У этого носка будет давка. О нем станут писать газеты. На выставку придет весь город. Здесь будут толпиться зрители и гадать, что хотел этим сказать художник».
— Действительно, — сказал мне Асеев, улыбаясь. — Так все и было, как предвидел Бурлюк.
Он помолчал.
— Ну, та-ак! Вот вам и абстракционисты.
В то же время его очень сердило, когда он читал где-нибудь о требованиях, чтоб «все было понятно».
— Что это значит: «В полдневный жар в долине Дагестана с свинцом в груди лежал недвижим я»? Что это значит? Убитый рассказывает, пишет стихи. А Маяковского сразу понимали? Разве худо, если читателю надо расти, тянуться, переходить на высший уровень, чтобы понять идущего вперед поэта? А впрочем, я об этом писал. У вас есть моя книжка «Зачем и кому нужна поэзия»? Нету?